Затолпилось сразу столько вопросов, что тесно от них стало в голове Матийцева...
- Что с вами случилось? - спросил он ее уже как бы не от себя лично, а в силу нового своего участья к людям, которых жаль, если они страдают, кто бы они ни были, все равно.
- Как "что со мною случилось"? - резко спросила она. - Этому стражнику здешнему я сказала правду.
- Правду?.. То есть как именно правду?.. Невеста - это невеста, а вы?.. - непонимающе бормотал Матийцев.
- Но ведь вы должны были получить мои письма? В конторе здесь, или как это у вас называется?
- Вы думаете, что они попали в мое отсутствие в контору и там... Что там могло с ними случиться? Просто валяются где-нибудь в столе, и о них забыли.
- Если даже так, то почему вы о них не справились?
Тут Матийцеву показалось, что она с большим трудом сказала это, как будто перехватило дыхание от сдерживаемого волнения.
- Если бы мне были письма, то их, скорее всего, принесли бы сюда ко мне, на квартиру, - как бы раздумывая вслух, проговорил Матийцев, - и я их по приезде нашел бы на своем вот этом столе... Может быть, они пропали по дороге?
- Может быть и так: пропали в дороге, - вдруг согласилась она. - Но вот... я приехала к вам, и этого-то уж отрицать нельзя!
- Увы! - почему-то улыбнулся, хотя непроизвольно и еле заметно, одним краем губ Матийцев. - События сложились так, что приходится отрицать даже это... Вы приехали ко мне как к инженеру, заведующему шахтой "Наклонная Елена", а я этой шахтой уже не заведую больше: я уволен.
- Ка-ак так уволены?
Тут не только лицо, все тело ее вытянулось заметно, - он же продолжал, как начал:
- Вы думаете, что сидите в его, заведующего шахтой, квартире, а это уж не его квартира, и в ней, может быть даже завтра, поселится другой инженер.
- Вы... вы это серьезно? - спросила она тихо.
- Совершенно серьезно, - подтвердил он.
- Почему же вы... почему же вы даже не написали мне, что вас увольняют?
Он поглядел на нее пристально, заметил по ее глазам, что она сама понимает, что говорит что-то несуразное, и только развел руками.
Вдруг она поднялась резким движением. Теперь, когда она стояла, Матийцев снова увидел в ней прежнюю Лилю, - московскую и воронежскую, - и даже поднес руку к галстуку.
Она же сказала:
- В таком случае прощайте!.. Извозчик с моими чемоданами стоит у ворот... Его стражник не пропустил внутрь двора, а я приказала этому болвану смотреть за ним, чтобы он не увез мои вещи!
И таким же резким порывистым движением, как встала со стула, она вышла в дверь, и через несколько мгновений мимо окон быстро мелькнуло высокое, прямое и синее.
Матийцев вышел на двор, чтобы посмотреть ей вслед. Она шла тем же картинным четким шагом, как шла когда-то в Москве в первый день их знакомства с выставки, на которой они встретились, и ему так и казалось, что она бросает на ходу свое короткое и непреклонное: "Пречистенка, двугривенный!.. Пречистенка, - двугривенный!.. Пречистенка, двугривенный!" - хотя никаких извозчиков здесь и не было.
Когда он повернулся, чтобы уйти к себе, так как скрылась уже за углом Лиля, то увидел: сзади его стояла Дарьюшка.
- Это кто же это такая? - спросила она.
- Это... моя невеста, - ответил с запинкой Матийцев.
- Какая богатая! - умилилась Дарьюшка.
- Богатая или нет, не знаю... Но красивая.
- Писаная! Прямо писаная!.. Вот видите, вы счастливый какой!
И Матийцев увидел, что Дарьюшка расцвела непритворно. Но вот, уже войдя в комнату, она вспомнила, что невеста, писаная красавица, почему-то ушла, а жених даже не проводил ее до ворот, и спросила:
- Куда же пошла-то она? Не к начальству ли, за вас просить, чтоб не увольняли?
- Нет, Дарьюшка, к извозчику, на котором приехала. С ним же и поедет обратно на станцию... Что же касается меня, то я, выходит, должен буду переночевать здесь и ехать только завтра, а то, пожалуй, встречу ее на станции, что было бы совсем уж нелепо... Поэтому готовьте-ка обед, - так и быть: съем ваш последний обед, а потом, завтра утром, завтрак и только после этого поеду!
И он вошел к себе в комнату, снова закрыл чемодан, засунул его под койку, лег на койку лицом к стене и так пролежал до обеда с закрытыми глазами: и не на что было ему глядеть теперь здесь и не хотелось, да и самого себя, каким он был всего какой-нибудь час назад, он не ощущал.
Ни отчетливых образов, ни ясных точных мыслей не было в его голове, когда он лежал теперь, после ухода Лили; кружилась то медленно, то вдруг очень бурно какая-то метель оторопи, совершенно бесформенная.
Он чувствовал только, что произошло с ним что-то непонятное и даже, пожалуй, страшное: что-то вторглось к нему хоть и не через окно, так через дверь и как бы вторично хлопнуло по голове... Потом оно исчезло, но какая же острая боль осталась после его вторжения!.. А между тем ведь это само в руки давалось ему то, о чем он мечтал так долго, и как же так вышло, что он даже не протянул рук, чтобы его взять?
Никого не было рядом с ним - он был один и то негодовал на самого себя, готов был самому себе ломать пальцы, то вдруг говорил самому же себе: "А как же я мог бы поступить иначе? Никак иначе я поступить и не мог".
Однако тут же вслед за этим буйно вспыхивала в нем непростительно упущенная возможность сказать Лиле не то, что он сказал, а совсем другое и уехать с нею в Харьков к этому дяде ее - "важной персоне", представить ему события в гораздо более розовом свете и, немедленно обвенчавшись там, в Харькове, с Лилей, поставить "важную персону" перед необходимостью помочь устроиться мужу его племянницы, чтобы она могла жить в том же Харькове или даже в другом городе, только вполне общепринято-прилично, без малейшей нужды...
Ведь неизвестно было ему, - может быть, Лиля его любила, как-то по-своему, втайне, как подсказывала ей ее натура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87