— Возьми все это, отвези мадемуазель де Монлюсон и расскажи все, что видел.
Араб поклонился и молча уехал, беспрестанно кутаясь в широкий плащ.
— А где твой господин? — спросила его Орфиза, когда Кадур предстал перед ней.
— Он послал меня вперед, — тихо ответил он. — Скоро он сам приедет сюда. Он ничего, только сломал шпагу.
— Скажи ему, чтобы ехал быстрее ко мне, я ему дам новую.
Орфиза пошарила среди вещей турка, ища то, что могла бы подарить арабу. Найдя кошелек с золотом, она протянула его Кадуру. Тот отстранил его со словами:
— Нет, не это. — Голос его стал ещё тише.
Орфиза взглянула на него с удивлением. Араб, смертельно бледный, стоял, прислонившись к стене.
— Что с тобой? — испуганно спросила она.
Кадур молча развернул складки бурнуса. На его груди краснело огромное пятно.
— Боже! — воскликнула Орфиза и кинулась позвать людей, но Кадур остановил её.
— Никого не надо звать. Я хочу вам напомнить ваше обещание — вложить свою руку в мою и спросить: чего ты хочешь?
— Да, правда… я вспомнила. Но ещё не выполнила его. Так чего же ты хочешь?
— Вложите свою руку в мою.
Орфиза протянула ему руку. Араб схватил её и прижал ко лбу. Затем поднес её к губам, опустился на колени и прошептал:
— Позволь мне так умереть.
Но в это время послышался шум на лестнице, а за ним и голос Монтестрюка. По лицу Кадура пробежала тень, он отпустил руку Орфизы и остался стоять на коленях, закрыв глаза и безмолвствуя. Орфиза бросилась навстречу Югэ и показала ему на Кадура.
— Он умирает… умирает за вас!
Югэ мгновенно вспомнил про выстрел турка.
— Бедняга! — воскликнул он, подбегая к арабу.
Кадура унесли, Югэ пошел за ним. Вскоре подошли ещё и Коклико с Угренком. Кадур, увидев их, улыбнулся и произнес:
— Мы вместе или хлеб-соль. Нас было трое, теперь остается только двое.
Он раздал свое оружие верным товарищам. Видя, что они плачут, он стал их утешать:
— К чему все это? В жизни все мы — часовые на крепостном валу. Приходит смерть — значит, пора сменяться. Плакать же не о чем. Прошу вас, оставьте меня с моим господином. Оставшись наедине с Монтестрюком, Кадур сказал:
— Аллах хорошо делает то, что делает. — Ему требовались уже большие усилия, чтобы говорить. — Не жалей обо мне. Когда-то меня коснулся своим крылом злой шайтан. Мой ум был полон мрачных мыслей. Прошлой ночью я солгал: меня толкал к тебе демон. С кинжалом в руках я метил тебе в сердце, когда ты проснулся.
— Ты бредишь!
— Нет. Это говорит моя совесть. Я любил тебя, а потом вдруг возненавидел… Между нами стала женщина… Я не в силах был совладать с собой.
— Графиня де Мон..
— Молчи! Не называй её. Кровь моя была отравлена ревностью, и я призвал к себе смерть. Она пришла и очистила меня.
Кадур склонил голову, и по движению его губ Югэ понял, что он молится. Югэ с глубоким сожалением смотрел на него — и это — «дикарь»?! Человек, призвавший смерть, чтобы очиститься и снова вступить на путь добра! Уходил из жизни первый товарищ его юности. Он уносил с собой часть его жизни.
Но тут Кадур прервал его мысли:
— Скажи ей, что я умер удовлетворенный — ведь я коснулся её руки.
Глаза его закрылись, руки безжизненно упали и он прошептал напоследок:
— Аллах есть Аллах.
Больше он не двигался. Юге прижал руку к его сердцу. Оно не билось.
14. Одни остаются, другие уходят.
А тем временем, пока умирал Кадур, шевалье Лудеак совещался с графом Шиврю у него дома.
— Знаешь, что здесь происходит, пока Монтестрюк колотит сарацинов не хуже Ричарда Львиное Сердце? — спросил он графа.
Разведка донесла, что идет подготовка к сражению, да ещё и полным ходом. Того и гляди, завтра же все ринутся в бой. Вот тогда-то мы с тобой попадемся, как рыба в сеть. Похоже, ты на меня смотришь и молча спрашиваешь: что тут плохого?
— Что тут плохого?
— Плохо лишаться жизни вообще, а в тот момент, когда особенно полезно её сохранить — это гораздо хуже.
— Ты о чем?
— Не следует подвергать себя опасности попасть турку под саблю, вот о чем. Будь я на твоем месте, я бы повез Монлюсон прямой дорогой в Лувр, и все.
— Это как же, мой дорогой, накануне был?
— Накануне обычно все на ногах. На другой день — не все.
— Да что же тогда обо мне подумают?
— Что твоя пламенная любовь заставляет тебя жертвовать боевой славой. Нет такой женщины, которая не простила бы любой поступок или даже преступление, которое совершено ради нее. Ты что, не сможешь ей это все внушить?
— Ну, это не сложно.
— А раз так, пусть себе гасконец поцарствует здесь, а ты поезжай-ка посоветоваться с графиней де Суассон. Увидишь, по милости графини де Монлюсон она доставит тебе герцогский титул.
— По правде сказать, я и сам так думал, — признался Сезар, — да стыдно казалось. Все сражаются в Венгрии, а я — в Лувре. Черт со всем этим! У тебя — приказ короля, и все. Его величество — большой любитель, чтобы ему постоянно угождали. Он воображает себя божеством, и твой отъезд из армии воспримет как жертвование боевой славой — разумеется, если ты слегка здесь потрудиться. А того, кто посмеется, отведешь за угол на пару слов.
— Ну, если это не будет Монтестрюк…
— Конечно, он победитель д'Арпальера. Но он-то будет здесь, где ядра сыплятся на любого. А это, как-никак. десяток фунтов чугуна…
Лудеак улыбнулся и продолжал:
— Как знать? Одно из них, может быть, и встретится с Монтестрюком. Сколько хороших дел произведут тогда эти десять фунтов чугуна! Ты — слуга короля, друг графини де Суассон, муж герцогини д'Авранш, герцог и пэр (тебе не откажут возвести твое герцогство в пэрство), кавалер орденов его величества. Тогда ты можешь добиваться всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54