Курьерша остановилась.— Товарища Наобородко? — спросила она. — Это новенького-то?— Ну, да. Того, который кричал сегодня утром, что без мебели не может обойтись ни одно учреждение! Тощий такой, в очках!— А! Вы разве не знаете? Ведь он только что перешел в трест цветных металлов. С Федором Петровичем не поладил. За ним и машину трестовскую прислали!..
В этот же день вечером я встретил Наобородко в театре.— Кажется, на этот раз я не ошибусь, если скажу, что вы служите в тресте цветных металлов! — воскликнул я.— А вот и не угадали! — ответил он. — Я ушел от них. Гады. А служу я…В это время раздался третий звонок. Публика ринулась по местам. Боясь пропустить действие, побежал в зрительный зал и я.Свет погас. Дали рампу.Перед занавесом появился Наобородко.— Товарищи! — сказал он звучным голосом. — Театр — великая вещь! Сейчас, когда этому виду искусства уделяется такое внимание, я, как новый ди: ректор театра, не могу не сказать, что ни один вид промышленности не может обойтись без этого вида искусства. Я занят сейчас проектированием нового вида театрального действа и надеюсь, что все вы, представители советской общественности, рука об руку…Гром аплодисментов покрыл речь нового директора.
1929 Гослото Начало почти что из «Тараса Бульбы».— А! Иностранец! А ну, повернитесь-ка! Да-а. Это матерьял. Не то что наш. В Берлине покупали?— Да нет, помилуйте. Я в том самом костюме, в котором вы видели меня до отъезда за границу. Москвошвеевский костюм.— Рассказывайте!— Да ей-богу. Вот и марка. На боковом кармане.— И в самом деле. А галстук небось миланский?— Галстук с Петровки.— Рассказывайте.— Даю честное слово.— А ботинки?— Скороходовские.Добрый московский знакомый озадачен. Потом смотрит на меня долгим страдальческим взглядом и спрашивает:— Зачем же вы ездили?— На предмет ознакомления с культурной жизнью поименованных стран, — вяло отвечаю я.— Муссолини видели?— Нет.— Рассказывайте!— Честное слово!— Папу видели?— Нет.— Рассказывайте!— Ей-богу, не видел!— Ай-яй-яй! Быть в Риме и не видеть папы!Я пожимаю плечами. Дескать, что поделаешь, раз папа такой нелюдим и из Ватикана ни ногой.Верьте не верьте, но о Муссолини и о папе меня расспрашивали решительно все знакомые. Кончилось тем, что я начал привирать. Сначала, краснея и путаясь, бормотал, что видел Муссолини мельком, в автомобиле, но не совсем уверен в том, что это был именно он. Путанно рассказывал о каком-то торжественном богослужении в соборе Петра, на котором, кажется, был папа. Потом окончательно распоясался и заявил, что Муссолини видел три раза: дважды на параде и один раз совсем вблизи — «вот так, как сейчас вас», а у папы был на приеме и всех удивил решительным отказом поцеловать у заместителя апостола Петра руку.— Ну теперь расскажите, как вы ездили. Только по порядку.Этого требовали решительно все.Устраивались поудобнее. Закуривали. И, приготовляясь слушать длинный интересный рассказ, сладко вздыхали.— Ну. Действуйте. Но имейте в виду — по порядку. Понимаете? Все. Как садились в поезд. Как ехали. Одним словом, вы сами понимаете.— Ну и вот, — начинал я спокойным, эпическим тоном, — получил это я паспорт, поставили мне визы, и сел я в поезд. Поезд, надо вам сказать, отходил в четыре часа десять минут. С Белорусско-Балтийского вокзала, а сам я живу иа Арбате Поезд хороший, скорый, прямое сообщение Москва — Столбцы…На этом месте давно уже ерзавший ногами слушатель спрашивал, почем заграницей брюкодержатели, или выражал надежду, что в Италии погода, вероятно, не такая подлая, как в Москве, — и я от систематического плавного рассказа переходил к быстрым кратким ответам на вопросы.— Макароны ели?— Ел.— Вкусные?— Ничего себе. Надоели только.— Смотрите на него. Ему итальянские макароны надоели! Кьянти пили?— Пил.— Вкусно?— Ничего себе. Надоело только.— Смотрите на него. Ему кьянти надоело!.. В Колизее были?— Был.— Большой?— Большой.— Очень большой?— Очень.— Везувий видели?— Видел.— Дымился?— Дымился.Тут добрый знакомый задумывался. Потом спрашивал:— Очень?— Что очень?— Дымился.— Ах, дымился? Да. Очень.— На гондолах ездили?— Ездил.— Хорошо?— Хорошо.Пауза увеличивалась, грозя перейти в долгое томительное молчание. Но слушатель напрягал последние силы и выдавливал, как выдавливают из тюбика остатки зубной пасты, последний вопрос:— Итальянки красивые?— Нет.— Неужели все некрасивые?— Правду сказать, мне не удалось повидать всех итальянок. Может быть, и есть красивые.На этом беседа об Италии обычно заканчивалась, и мы переходили на милые сердцу московские темы: гастроли театра Кабуки, спартакиаду, дожди и семейные дела сослуживцев.Итак, все ясно. Добрые московские знакомые не умеют выспрашивать, а я не умею рассказать все по порядку, начиная с того момента, когда я сел в поезд, и кончая чрезвычайно интересным, полным захватывающих положений, обратным переездом границы.
Муссолини — король мелкой буржуазии, царь и бог лавочников, театральных импрессарио, футболистов, хозяев велосипедных мастерских, карьеристов-гинекологов, боксеров и бесчисленного количества молодых людей без определенных занятий.Жизнь этих людей сера, как солдатское сукно. Утром — «кафе-лате» — кофе с молоком, вернее молоко с кофе, светленькая бурда, которую итальянцы, набросав предварительно хлебных кусочков, хлебают ложкой. Потом — лавка.С двенадцати до двух Италии не существует. Закрыто все: банки, церкви, музеи, полиция, почта. Обыватель обедает. Ест пасташюту (в это понятие входят и макароны и вермишель. Слово pasta означает тесто). Миланезец ест пасташюту по-милански, неаполитанец — по-неаполитански и генуэзец, как читатель, вероятно, уже догадывается, — по-генуэзски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42