Шумаков с ножом и вилкой наперевес хищно воздвигся над уткой, похожей на летящую куда-то по серебранной глади ладью, и сказал:
— Ну-с… А вот теперь, Николай Николаевич, я с большим удовольствием закушу!
— И это правильно! — сказал Борбылев. — Рекомендую бочок. Хорошо прожарился.
— Так что там насчет астероида? — хитро поинтересовался Данилевич.
Солонников с Борбылевым переглянулись и рассмеялись. А Шумаков сказал с полным ртом:
— А шел бы он!..
Борис стоял на балконе и смотрел на тлеющий закат. От пылающего великолепия осталась рваная красная полоса, задавленная темным небом. Где-то, видимо, запалили прошлогоднюю траву — дым стлался в тихом воздухе, медленно заволакивая горизонт.
Квадрат газона далеко внизу под балконом был загадочно освещен скрытыми лампами. Чертя в темноте рубиновыми огнями, во двор бесшумно свернула машина. Слабый отсвет фонаря призрачно колыхнулся на длинном полированном борту. Где-то под темными кронами бульвара неторопливо цокали каблучки.
Борис поднял глаза к небу, вдохнул полной грудью. В глубокой синеве проступили первые звезды. Он задержал выдох, глядя на дрожащие крошечные огоньки. Это вы влияете на нас? Значит, вы знаете как мы устроены?
Он подтащил плетеное кресло, уселся, задрав ноги на край бетонного барьера. Закурил, продолжая смотреть на звезды. Покачал головой. Нет, вы слишком далеко. Более того, я точно знаю, что многих из вас уже нет. А есть только свет, умирающим эхом дошедший до Земли. Забавно, что астрологи, возможно, до сих пор оперируют именами звезд, давным-давно ставших холодной плазмой… Оставайтесь вдохновением поэтов, а нам оставьте нравственный закон внутри нас. Это нам как-то ближе. Каждому. В отличие от чувства рифмы. Аминь.
Раздался звонок в дверь — далекий из-за слабого, но навязчивого шума улицы. Ну наконец-то! Борис отправил окурок в прямоугольник вечерней синевы и оставался неподвижным еще несколько блаженных секунд. Снял пятки с барьера, не глядя попав в пляжные шлепанцы, и пошел открывать. Я тебе, стервец ты этакий, такую штрафную налью!..
Улыбаясь до ушей, он распахнул дверь, качнулся по инерции вперед… и отступил на шаг, превратив движение в вежливый полупоклон.
Это был не Степан.
Аккуратно и тщательно шаркая белыми штиблетами, на коврике перед ним топтался и ответно кланялся одетый по-летнему — причем явно не в простых магазинах — незнакомый крепкий сухопарый старик. Больше всего он был похож на неунывающего иностранного туриста с великолепным пенсионным обеспечением. Из тех, что стаями блуждают по старым станциям московского метро, с неприличным азартом глазея на лепнину и мозаику советского периода, слепят фотосвспышками спешащих прохожих, которые лишь скосят глаз на нездешнее чудо, удивятся праздному заморскому интересу — и побегут дальше по своим делам. Впрочем, старик больше походил на начальника тургруппы. Слишком был невозмутим. Не интересовали его трактористы с шестеренками в руках и доярки на фоне зорек.
— Добрый вечер. Извините за позднее вторжение, — сказал вдруг старик к огромному удивлению Бориса на чистом русском языке.
Повиснув на дверной ручке, Солонников довольно тупо глядел на нежданного гостя. Незнакомец учтиво смотрел в ответ, готовый ответить на любые вопросы. Солонников захлопнул рот, совершил полагающийся ритуал, пригласил войти.
Старик помедлил, очень осторожно переступил порог и стал в прихожей, озираясь. Ну точно как иностранный турист на станции Маяковская!
Они представились друг другу. Старик коротко и веско назвался Леонардом. Имя очень подходило. На осторожный вопрос Бориса о его, Леонарда, отчестве, старик сказал, что привык отзываться на одно имя и был бы очень признателен Борису за это маленькое нарушение этикета. Борису эта простота восхитила. Он предложил обращаться к себе так же — по имени. Старик кивнул, приняв это как должное.
Борис заметил, что даже захлопнув дверь, продолжает держаться за дверную ручку. Он отлепился от никелированной скобы, и был вынужден схватится за стену. Леонард вежливо отвел взгляд, сделав вид, что его заинтересовала оскаленная африканская маска.
Солонникову стало неловко.
А может оно и лучше, что Степан не пришел. Степан человек азартный, увлекающийся. Никакая штрафная его не испугает — только раззадорит. Опять же рояль в соседней комнате стоит… Общение с роялем у Степана очень хорошо идет под крепкие напитки. А я все же завтра хочу поработать. Надо поработать… Вот сегодня что ты успел сделать?
Кое-что успел! Но в общем, конечно… Пляж еще этот.
Считай, это был отпуск в миниатюре.
Да уж, отпуск…
Неожиданно, старина, правда?
Я не железный, в конце концов. Жара еще эта сегодня…
Спортом надо было заниматься, а не культурные вечера устраивать.
А может кондиционеры во все комнаты поставить? Не жить же в кабинете. Но Наташка не любит стерильный воздух. Иногда только заходит к нему, когда становится действительно жарко. Его эти бытовые неудобства не то что бы раздражают — нет, он и в очереди может постоять, если надо, или, скажем, поработать полевой сезон с Барбарисом где-нибудь в Гоби — было такое однажды… Но все эти большие и малые колдобины и заусенцы жизни сбивают его внутренний камертон. Штуку нежную, тонкую. Но и привычка опасная вещь. Привыкнет так человек к хорошему, избалуется… Все, завтра — работаем! В конце концов камертон во мне, а не где-то. Вот только разберусь с посетителями. Заплачу какой-нибудь взнос на спасение первой природы от второй, прослушав короткую энергичную лекцию, полную света и надежды. Правда поздновато для общественных организаций, усомнился Борис… Кого пустил я на ночь глядя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37