– Что такое? Ради Создателя! – спросил Ханенко.Шваньский, весь окончательно съёжившийся, что бывало с ним в минуты смущения, развел руками, хотел заговорить, но голос его задрожал, губы задергались, глаза заморгали.– Ничего… не понятно… – проговорил он, запинаясь. – Вчера еще… без меня… Марфуша была… Ходил, сидел один… и хватил…– Куда?– В грудь. Прямо… А то куда же…– В грудь? Плохо дело… – пробурчал капитан.– Пожалуйте! Там в гостиной Петр Сергеевич и доктор. Я сейчас еду за другим.Ханенко прошел в гостиную и нашел там Квашнина и доктора, к которому изредка обращался Шумский, когда случалось ему хворать.Расспросив тотчас встревоженного и бледного Квашнина, он узнал только то, что Шумский накануне по возвращении от Аракчеева выстрелил себе в грудь, а что об исходе раны сказать покуда ничего нельзя.Доктор однако от себя прибавил, что надежду терять не надо, так как никаких ужасающих признаков нет. Пуля прошла недалеко от сердца, но очевидно ничего «существенного» не повредила. По его мнению Шумский долженствовал быть убитым наповал. Если он остался жив всю ночь, то должен и оставаться в живых. Вот разве пуля пойдет «путешествовать» и тронет сердце… Тогда будет не хорошо…– Что именно? – спросил капитан.– Смерть… помилуйте…Ханенко вызвал Квашнина в столовую и вымолвил взволнованным голосом:– Что же все это? Какая причина?– Непонятно, капитан. Совсем непонятно! Ведь вы помните, боялся быть убитым, помните все его разговоры. А тут вдруг, оставшись цел и невредим, хватил сам себя.– Сумасшествие! – отозвался капитан.– Да, именно сумасшествие.– Вы его видели?– Входил. Видел на минуту. Слаб.– Но в памяти?– В памяти. А временами будто бредит…– Что же он вам сказал?– Да что? Знаете его? Смеется. Увидал меня и усмехнулся. Говорит: сплоховал я, Петя! Знаем мы, где сердце помещается, да не с точностью. Слыхали только, что в левой стороне… Влево и палил я, да промахнулся. А теперь, видно, жить надо, да со стыда от людей укрываться.– Со стыда! – выпучил глаза капитан.– Да. Стрелять в себя, говорит, можно, а живым после этого оставаться смешно. Да он и не остался бы в живых – Марфуша его спасла.– Каким образом?– Она вбежала, он лежал на полу да тянулся за пистолетом. Достал его и хотел опять палить. В голову. Она с ним сцепилась… Из всех сил, говорит, билась с ним и таки отняла.– Да из-за чего? Из-за чего? – вымолвил капитан с отчаянным жестом.– Неизвестно.– Я думаю, не было ли чего-нибудь у него с графом.– Может быть, – задумчиво ответил Квашнин. – Граф ему пригрозился, может, за карету чем-нибудь особенным, Сибирью, что ли, солдатством. Мало ли чем.Ханенко не согласился, однако, с этим мнением.В то же время в спальне Шумского долго длившаяся тишина была прервана появлением Пашуты. Девушка долго ждала за дверями, прислушивалась и, горя от нетерпения видеть Шумского, узнать что-нибудь, наконец тихонько растворила дверь.Марфуша, сидевшая на стуле около постели, поднялась и на цыпочках вышла в коридор. Пашута схватила ее за руки и ничего не спросила, но Марфуша, будто поняв молчаливый вопрос, ответила шепотом:– Ничего неведомо еще… Сказывает доктор, покуда еще ничего… Может, еще и будет…Но Марфуша не договорила, и слезы полились из глаз ее.– Будет, будет жив! – вымолвила Пашута. – Я верю.– И я верю! – проговорила, едва шевельнув губами, Марфуша. – Теперь забылся. Придет в себя, я ему скажу, что вы здесь. Захочет видеть. Все ее по имени называл сейчас…– Баронессу? – спросила Пашута.– Да! – отозвалась Марфуша странным голосом и, поникнув головой, опустила глаза. – Очнется, я скажу… Он ведь разговаривает.И девушка, снова отворив дверь, вернулась тихонько на свое место и села около постели, внимательно приглядываясь к бледному лицу лежащего, которое казалось лишь немногим темнее подушки. XLVIII Прошло около получаса. Шумский открыл глаза и пригляделся к Марфуше. – Все сидишь?.. – произнес он чуть слышно. – Что прикажете?– Теперь поздно… Приказал бы не мешать. Теперь нельзя… Помешала, – с расстановкой произнес Шумский. – Глупая ты, глупая. Зачем ты сунулась… Был бы теперь всему конец. Опять духу не хватит…Марфуша не отвечала ни слова.Наступила пауза.Шумский шевельнулся и простонал.– А ведь больно! – выговорил он.– Вы не двигайтесь! Полежите спокойно. Иван Андреевич сейчас приедет с другим доктором.– Чем их больше, то хуже! А что говорят они? Не лги! Скажи по совести.– Говорю же я вам который раз по чести, по совести. Говорят: ничего, беды нет. Миновала пуля… все такое… Необходимое… И ее вынуть можно…– Я это сам чую. Необходимого, – усмехнулся он, – ничего не повреждено. Только больно… Не то судьба, не то я дурак! В башку вернее бы было.– Бог с вами!– Да. Не хотел башку портить. Дурак и вышел… Да и ты вот помешала! След бы околеть. На кой прах я тут нужен?– Баронессе нужны… – глухим голосом проговорила Марфуша, потупляясь.– Эвося! Через месяц утешилась бы.– Ну, другому кому нужны…– Больше никому.– Неправда это! Не одна она на свете. Есть и другие. Такие, что за вас помереть сейчас готовы.– Ты, Марфуша? Знаю… Тебе я верю. Ты вот, действительно, одна на свете ко мне…Но Шумский, не договорив, двинулся и, сделав гримасу, охнул.– Да не двигайтесь, ради Создателя! – воскликнула Марфуша, вставая к нему.Шумский тотчас закрыл глаза и, заметно ослабев от разговора, снова впал в полусознательное состояние. Прошло около получаса полной тишины в спальне. Марфуша сидела недвижно и не спуская глаз с лица лежащего. Изредка слезы набегали на глаза ее, и она украдкой быстро утирала их.Наконец, дверь осторожно растворилась и появился, едва переступая, на цыпочках Шваньский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86