..
Когда Шубин сделал бюст Екатерины и снова услышал похвальные речи о своей работе, он осмелел и решил свою близость ко двору императрицы использовать против недоброжелателей из Академии художеств. Он пришел в Совет Академии и сказал:
– Прошу прощения, господа советники, пастуха Эндимиона я не имею времени делать. Будьте добры экзаменовать меня на звание академика по имеющимся портретным работам, по бюстам, что сделаны для ее величества…
Так Шубин ответил на укоры, что он «простой портретный мастер». В Академии это поняли, и с его предложением молчаливо согласились, хотя многие навсегда затаили к нему зависть и злобу.
Пятнадцать месяцев Совет Академии решал, как не допустить Шубина в ряды избранных. Но диплом почетного академика Болоньи, растущая среди знатных персон слава талантливого скульптора вынудили петербургских академиков удостоить его звания академика.
Между Сенатом и Архангельской губернской канцелярией все еще продолжалась переписка о беглом черносошном крестьянине Шубном Федоте сыне Иванове. Но теперь придворного скульптора и дважды академика переписка эта уже отнюдь не беспокоила.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Веру Филипповну Кокоринову Шубин знал давно. В первые годы своего учения в Академии, когда в нижнем апартаменте была устроена выставка рисунков и жанровых статуэток, Федот подарил ей статуэтку «Валдайка с баранками».
С той поры прошло более десяти лет. Шубин успешно завершил художественное образование. Знатные вельможи при дворе Екатерины наперебой заказывали Шубину мраморные бюсты и барельефы. Работа над бюстами князя Голицына и самой Екатерины окончательно закрепила за ним славу лучшего русского скульптора.
Будучи скромным и немолодым холостяком (ему было уже за тридцать), Шубин не предавался бурным увеселениям. Среди распущенного придворного общества он выгодно отличался своей привлекательной внешностью и крепким поморским здоровьем. Его стали приглашать на балы, на обеды, на маскарады, куда собирался цвет петербургского общества. Дамы устремляли на него свои лорнеты, втихомолку осуждали его за неумение быть галантным в их обществе. Некоторые из них не отказались бы связать судьбу своих дочерей с этим красивым молодцом, но вся беда была в том, что для них Шубин был Федот, да не тот. Вот если бы ему дворянское титло да тысченок десять крепостных душ и свой особняк в Петербурге – тогда бы разговор был другой. Известный Шувалов, именитые Строгановы, Голицыны, Орловы, горные промышленники Демидовы и многие другие придворные господа, архитектор Кокоринов не чуждались знакомства с Шубиным. В близких приятельских отношениях он был с художниками-портретистами Левицким и Аргуновым и с архитектором Старовым, свояком Кокоринова.
Обольщенный славой и успехами в обществе, Шубин стал тщеславнее и, случалось, с удовлетворением говорил кому-нибудь из своих приятелей: А я, братец ты мой, был зван к его сиятельству на обед из тридцати блюд. Встретил там многих благородных персон…
В это время возобновилось более близкое знакомство Шубина с Верой Филипповной Кокориновой. Ей было двадцать два года. Держалась она просто, не гордо, не заносчиво. В будни одевалась без крикливости, в праздники – от моды не отставала. Когда случалось ей ехать на бал в Эрмитаж или на представление в театр, она хоть и без особого удовольствия, но в течение нескольких часов до выезда занималась своим туалетом. В гардеробе красного дерева у ней висели платья, шитые по французской моде. Они были различного цвета, и цвета их носили модные названия: «заглушенного вздоха», «совершенной невинности», «сладкой улыбки», «нескромной жалобы», были и другие цвета, соответствующие моменту и настроению. Выбрав подходящее платье, Вера Филипповна отдавала его прислуге утюжить, а сама тем временем делала модную прическу: поднимала волосы на четверть аршина над головой, подпирала страусовыми перьями – такая прическа называлась «а ля Шарлотта». Затем она пудрила свое пухленькое, со вздернутым носиком лицо, подводила сурьмой русые брови.
На пузатом комоде у Веры Филипповны, как и у всякой взрослой девицы, стояла заветная коробочка с зеркальной крышкой, наполненная тафтяными мушками различных размеров – от блохи до гривенника.
Когда она рассчитывала встретиться с Федотом Ивановичем, туалет ее был особенно тщателен. Вера Филипповна задумывалась тогда перед зеркалом, какую ей выбрать мушку, одну или две и как их разместить на лице. Мушки в те времена давали возможность без слов объясняться с кавалерами: мушка звездочкой на лбу означала величие; мушка на виске у глаза говорила о необыкновенной страстности; мушка на верхней губе означала кокетливую игривость, мушка на носу – наглость, мушка на щеке – согласие; под носом мушка – друг в разлуке; крошечная мушка на подбородке означала – «люблю, да не вижу…»
Собираясь в этот раз на бал к Демидову, Вера Филипповна украсила мушкой подбородок, это было не так заметно и подходило – «люблю, да не вижу», а чего «не вижу» – пусть сам догадывается.
На белоснежную шейку она в два ряда одела жемчуг; бусы из беломорского жемчуга спускались на грудь в вырез модного платья цвета «совершенной невинности». Башмаки с длинным носком в виде стерлядки сжимали втугую ее ноги. Наконец, оставалось спрыснуть себя розовыми «усладительными» духами, одеться в верхний фасонистый салоп и, можно сесть в санки, запряженные парой лошадей. Санки у брата Веры были не хуже, чем у других персон. Снаружи отделанные позолоченной бронзой, изнутри обитые синим бархатом, санки закрывались медвежьей полостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50