В тридцатые-сороковые годы я проходил по родным местам. Заглянул в Боровиково. Многие, которые помоложе, ушли из деревень на новостройки.
За чаем в избе у кузнеца Сашки Кукушкина вспомнили о сочинителе бухтинок.
– Ему скоро восемьдесят, – сказал мне кузнец, – никуда не девался. Живет себе Трунов, по-прежнему подтрунивает. И работает еще. В это лето в колхозе трудодней около сотни зашиб себе на прокорм. Да и на своем участке не худо ковыряется. Хотите, позову?
– Как не хотеть, зови.
Пришел Трунов. Мутные, старческие глаза, поседевшие редкие волосы. Голос тот же, говорок складный. Меня он не узнал. А когда ему сказали обо мне, пригляделся, протянул руку:
– Здравствуй, гостенек. Вот удивил! Явленные мощи из осиновой рощи. Ждали зимой на кораблях, а он летом на лыжах. Бухнулся нежданно, словно лапоть с крыши. Смотри, какой стал. Говорят, газеты составляешь? Сочини про меня что-нибудь веселое:
Митька Трунов долго жил
И всю жизнь людей смешил.
Нет, дорогой гостенек. Все веселое миновало. Теперь у меня думы не только о работе, но и о той конечной станции, которую никто не обойдет и не объедет… Рассказывай, как живешь, где бывал, что видал. Воевал, да цел остался, и то добро. А наших соседей многонько не вернулось. Надолго ли в родные края? Погости. Ко мне забегай. Поллитровка всегда найдется. За медом к Доброрадову сбегаю. Наловчился тот по две тонны в лето меду собирать. Век мы тут жили, и отродясь никто такого счастья медового до нынешних годов у себя под носом не видел… Приходи. Угощу и горьким, и сладким. Порассказываю тебе и про худое, и про хорошее. А что к чему – сам разбирайся.
46. «ХОЧУ ДЫМОМ К НЕБЕСАМ…»
ПОБРОДИЛ я по окрестным деревенькам.
Пробираясь на пароходную пристань, попутно заглянул к дремучему старику Трунову. В старой, покосившейся избе он был один. Увидев меня в окно, он застучал кулаком по крестышу рамы с такой силой, что посыпались на улицу стекляшки.
– Не проходи мимо, заходи! – крикнул Трунов что есть силы. – Ох, и рассердился бы я на тебя, если б не зашел. Рад такому гостю, рад! Сейчас я тебе яишенку сварганю. Скляночка есть. Все как водится у настоящих людей.
Дмитрий торопливо поставил на шестке ребром два прокопченных кирпича, положил на них сковороду, на сковороду кусок масла, разбил проворно, одно за другим, полтора десятка яиц, развел из щепок огонек, и через три-четыре минуты яишница зашипела по всем правилам.
На столе к яишнице примкнула поллитровка вологодской водки с этикеткой «Московская», два граненых стакана, и Дмитрий, довольный, заулыбался:
– Давай, Костенькин, прикладывайся, за что будем пить? За наше здоровье, за то, что ты не забыл родные места, заглянул. И за то, посколь жить нам хочется, попросить бы у кого-то прибавки жития к тому, что нам судьбой отпущено, так до сотенки бы лет каждому желающему!..
За выпивкой о делах колхозных поговорили, о том, как скучно Трунову было, когда из деревень люди выбывать стали кто куда. А потом не обошлось и без бухтинки, присущей в разговоре Трунову.
– Что ни говори, землячок, а жить осталось с гулькин нос. А житье-то! Тут тебе и водочка, и яишенка, табак, электричество, радио и телевизоры есть, и газеты, и лекарствие, если желаешь. Не хочу умирать! Не хочу на кладбище. Подожду, когда у нас, в Устье-Кубенском, свой крематорий построят. Тогда скажу – жгите меня по новым правилам. Я на этот случай два воза березовых дров приготовлю. И такое завещание сделаю: везите до крематория во гробе; позади два воза сухих дров. Спереди два гармониста. Один чтоб играл «Широка страна моя родная», а другой – «Вы не вейтеся, черные кудри, над моею больной головой».
А по сторонам пойдет желающая почтить меня наша деревенская публика…
Что? Говоришь, не скоро у нас в селе крематорий сделают? Знаю. Председателю Харчистову пока не до этого. Так ведь и я не спешу на тот свет.
Не хочу через кладбище, хочу дымом к небесам. Ясно? А ну, давай еще по лампадке…
47. ДЕРЕВЕНСКИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
НЕ БЫЛО в те первые годы моей жизни в наших дореволюционных деревнях газет. Редко кто из богачей выписывал. А мы, простолюдье деревенское, видели и слышали только те новости, что происходили около нас. Пробавлялись сведениями о жизненных мелочах, не ведая о происходящем в стране, в мире или даже в пределах своей губернии.
– Слышали, какая новость? – сообщал кто-либо из соседей. – Ванькина теща Палашка упала с повети в коровьи ясли. Тут и душу богу отдала… – И эта весть облетела двадцать – тридцать деревень. Стояла молва о несчастной Палашке, пока не появлялась на смену другая новинка:
– Чуяли, Фомаида самоходкой, тайно от родителей, замуж сбежала и отцовский кошелек прихватила, и корову в приданое угнала. А всего ей семнадцать лет. Во пошли девки какие!..
Недолго мусолят слухи о поступке Фомаиды, как спять очередная новость:
– У Богородицы на Корне появились воры – братаны Кулаковы. Запирайте амбары крепче. Берегите сундуки, заряжайте ружья. У кого ничего нет, тому и воры не страшны.
– Волков стало много. Пошаливают. Овечек жрут и до коровушек доберутся. Они, проклятые, всегда перед войной. А в Шишееве-то какое чудо: медведь верхом на быке в деревню въехал. Во как вцепился. Ну и бык здоров!..
– Ни стыда, ни страха божья! Поп Корневскии, отец Аполинарий – выпивоха. После молебна сделал перехват. Всех мужиков перепил. А как напьется – так и плясать. Второй раз крест и Евангелие теряет. Узнает архиерей – дадут нового попа, а этого к зырянам вышлют. Пусть там попляшет…
– Какое счастье, у Феклы Смекалихи корова отелилась двойней, и обе телушки. Какому она угоднику молилась, узнать бы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65