— Обнорский, пригласи меня танцевать.Я пригласил, и мы пошли танцевать.Как же это я раньше не обращал внимания, какие у нее глаза? Беда, а не глаза!Музыка кончилась, но мы так и стояли посреди зала.— Аня, — сказал я.— Что?— Анька, пойдем ко мне, — шепнул я.— Нет, — сказала она.— Почему? — спросил я.— Потому что мы с тобой мало знакомы, — ответила она.— Мы! С тобой! — изумился я. — Да мы с тобой вместе работаем уже сколько лет.— И это повод для того, чтобы идти к тебе?— Конечно, — уверенно сказал я. — Пойдем. У нас будет свидание.— Свидание — это прежде всего романтика, — юридически точно сформулировала Лукошкина.— Романтики будет столько, сколько у тебя никогда не было. Пойдем ко мне.— Хорошо, — наконец сдалась Аня. — Встретимся через полтора часа у второго коттеджа.
* * * В тот вечер и произошла первая кража.Но до утра никто об этом не знал.Я пошел в свое шале привести себя в порядок, прилег на кровать и представил, как все у нас будет… Вж-ж-жи-икк «молнии» по спине платья, шелест ткани, скользящей по телу. Ломкий, призрачный свет луны в небе и бронзовый взгляд бюста В. В. Маяковского с телевизора…За окном серебрился снег и долетали иногда голоса коллег журналистов. Семинар!
* * * …В свое шале я вернулся — совершенно замерзший — только в пятом часу утра. Или, если хотите, ночи. Два часа я прождал Лукошкину у второго коттеджа, но она не пришла. Несколько раз я порывался пойти в ее домик и устроить скандал, но каждый раз останавливал себя.Я заставил себя уйти с места назначенного, но почему-то несостоявшегося свидания, только когда понял, что еще десять минут — и с обморожением всех конечностей меня доставят в местную больницу, где какой-нибудь энский лекарь радостно приступит к ампутации…Злой — нет, даже не злой, а совершенно обескураженный поведением Лукошкиной я дошел до своего коттеджа и удивленно обнаружил, что в моей комсомольско-молодежной обители горел свет и был слышен голос. «Аня!» — подумал я и тихонько вошел.Дверь из прихожей в гостиную была приоткрыта. Сквозь щель я разглядел Володю Соболина. Соболин расхаживал по ковру и что-то бормотал себе под нос…Интересно!— И что же вы здесь делаете, господин репортер? — входя, спросил я строго.Володя медленно обернулся, посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Губы его шевелились.— Соболин! Ау! Очнись.— А, Андрей! Ты не можешь себе представить, что это за женщина, — сказал Соболин. — Марсианка… Марсианка!— Лукошкина? — со злостью спросил я.— Какая Лукошкина? — не понял Соболин.Я успокоился, поняв, что соболинская марсианка — это какая-то другая особь женского пола.— Ты что здесь делаешь, Вова? — спросил я уже спокойно.— Тигрица! — сказал Вова.Я сел в кресло, вытянул ноги и посмотрел на бронзового Маяковского. Владимир Владимирович скорбно опустил глаза.— Так тигрица или марсианка? — продолжал я допрос Соболина.— Марсианская тигрица, — ответил он.— А может, тигровая марсианка?— Нет, нет… Марсианская тигрица. Именно так! Да! Так!М — да, подумал я, худо дело-то… я громко щелкнул пальцами, и Вова, кажется, пришел в себя. На меня посмотрел слегка изумленно.— Ну так что случилось-то, господин Соболин? И как ты, друг мой, оказался здесь?— У тебя, Андрей, дверь была открыта.— Возможно, что и открыта. Забыл.А ты — то что здесь делаешь?— Да я вот… Виктория. О, она тигрица!— Ага, — сказал я, — понял. Виктория — эта та, у которой бюст из декольте выпрыгивает?— Она… она! Ты очень точный дал образ, Андрей.— Так ты ее трахнул?— Нет.— Фу, Соболин… Как это низко! Женщина хочет любви, а ты…— Она меня трахнула, — победно сказал Вова. — Тигрица!— Ну, это в корне меняет дело, — согласился я и повернулся к Маяковскому. Владимир Владимирович кивнул. — А ко мне-то ты чего приперся среди ночи?— Повзло пьяный храпит — невозможно… Нас же вдвоем поселили. Это только ты, Анька, Танненбаум и Виктория отдельные коттеджи занимаете. А мы — рядовые бойцы — живем парами. Так Повзло — сволочь! — храпит… работать невозможно.— Ну, иди тогда к своей тигрице.— Не могу… Она меня после пяти выставила.Я посмотрел на часы — было всего-то половина пятого.— Еще нет пяти, — сказал я. — Что ты несешь?— После пяти раз, — ответил Вова, скромно потупив глаза.Я зааплодировал, Маяковский за отсутствием рук просто кивнул. Но одобрительно.
* * * Утром было солнце и… скандал. Выяснилось, что у одной из дам пропал парик.Дама была расстроена, едва сдерживала слезы и говорила, что парик куплен ею в Лондоне, дорогущий — стоит черт те сколько валютных фунтов: «Это какая же сучка его спи…ла? А еще интеллигентные люди!»Страдающий тяжелым похмельем господин Танненбаум обошел коллег, расспрашивая: не видел ли кто английского парика? Никто ничего не видел… А еще интеллигентные люди!Перед завтраком ко мне подошел сияющий светский хроникер Юрий Львович и, подмигивая, рассказал, что, мол, не только пропажи случаются, но и находки.— Что же за находки? — поинтересовался я механически, без интереса.— Вот! — торжественно сказал Юрий Львович и вытащил из кармана пиджака ажурный кружевной комочек. — Вот, извольте… хе-хе… в бильярдной нашел.Кто — то из дам… хе-хе… забыл… на бильярде.— Бывает, — пожал я плечами и хотел отойти, но Юрий Львович схватил меня за пуговицу и продолжал:— Разврат. Скандал. Аморалка. Горячий, знаете ли, материал для моего издания… хе-хе…— Вы что же, — удивился я, — собираетесь об этом написать?— Есь-тесь-ств… А про парик Галька врет, врет. Она его на «секонде» нарыла за полтаху… Говно — хе-хе, — а не английский.В зал вошли Лукошкина и Повзло.Я все еще не мог решить, как вести себя с Аней — устроить скандал или просто мило поинтересоваться, где она была этой ночью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13