Юрий Львович продолжал бубнить:— Я ее, прошмандовку старую, знаю — она с начальником милиции еб…ась — хехе! О, я ее знаю.Он был мне крайне неприятен. Я извинился и поскорее ушел от «светского хроникера».Поздоровались мы с Лукошкиной весьма сдержанно.Наконец я решился:— Аня, я тебя ждал…— Я тоже, — сказала Лукошкина. — Но тебя там не было. Я прождала тебя десять минут и пошла спать. А где был ты?— Я — я два с лишним часа стоял на морозе…— С цветами? — в глазах Лукошкиной мелькнули искорки.— Откуда я тебе цветы возьму ночью в этой глухомани.— Какое же свидание без цветов?— Два часа… на морозе… — бессвязно — что это со мной? — продолжал я.— И где ты стоял?— У второго коттеджа. Два часа. Холодно. Замерз.— Места свиданий и встреч надо записывать, — назидательно сообщила Лукошкина. — Я, например, всегда записываю, где и с кем встречаюсь, и поэтому со мной таких историй не бывает.Я же тебе сказала — у двенадцатого коттеджа.— По-моему, у второго? — неуверенно сказал я.— У двенадцатого, — твердо заявила Лукошкина.Осознав, что выяснить истину о неудачном ночном свидании мне вряд ли дано, я переключился на Колю Повзло, который присутствовал при нашем диалоге, но по его внешнему виду было понятно, что он вряд ли что-нибудь понял.— Как самочувствие, камикадзе?— Да я, — ответил Коля, — в ЗакСе бухаю… с депутатами! Закалка! Тренировка… как огурчик, шеф.В общем, приврал Коля, — от него уже пахло свеженьким.
* * * Днем мы читали лекции по расследовательскому ремеслу. Слушали нас на удивление внимательно, задавали много вопросов. Изрядную активность проявляли Юрий Львович и его супруга — смазливая бабенка лет на пятнадцать моложе мужа. Вопросы они задавали специфические — все про проведение тайной фотосъемки и видеозаписи… Каждому свое.Потом был трехчасовой перерыв на обед. Я собрался сходить в гости к Ане Лукошкиной, но ворвался Соболин и начал рассказывать, какая Виктория изумительная, тонкая и страстная. А отец у нее — генерал-майор, но, конечно, не в этом дело…— А в чем? — перебил я с досадой.— Она — необыкновенная женщина, Андрей. Ты не понимаешь. Я хочу посвятить ей стихи… или романс… или крутой шлягер.— Посвяти ей поэму, — посоветовал я.— Поэму? — ошеломленно спросил Володя.— Поэму, поэму… Шел бы ты лучше к ней, Володя. К тигрице.— Да ее нет, ушла куда-то… Ты думаешь — поэму?Насилу я от Володи освободился и долго смотрел ему вслед. Соболин медленно брел по широкой, расчищенной от снега дорожке и что-то бормотал в диктофон… Совсем крыша поехала у мужика.Я пошел к Лукошкиной. По пути я представил, как задерну шторы, чтобы до нас не добрался похотливый взгляд Юрия Львовича — сторонника скрытого фотографирования. Как сквозь золотистые занавески будет пробиваться солнечный свет, и в этом свете тело Анны будет…Дойдя до домика, где обитала Лукошкина, я постучал.— Заходите, открыто! — раздался ее голос.Я зашел.Аня сидела на кровати и изучала какие-то бумаги.Я присел рядом. Взял ее за плечи, потянул к себе…— Ты мне мешаешь, Андрей! — произнесла Лукошкина, не отрываясь от документов. — Извини, но я страшно занята.Надо все это, — показала она на огромную пачку бумаги, — прочитать за час и сообщить в Питер клиенту, что я обо всем этом думаю.— Мы же на отдыхе, Аня!— Во-первых, мы не на отдыхе, а на семинаре. Во-вторых, у меня кроме Агентства, как тебе известно, есть клиенты, которые нуждаются в моей помощи. Юридической. И я не могу их подвести.— Хорошо, — согласился я. — А вечером? Вечером ты будешь свободна?— Вечером — буду.— И мы увидимся?— Увидимся.— Где? — спросил я. — Здесь?— Нет, не здесь.— Значит, у меня.— И не у тебя.— На мороз больше не пойду, — максимально жестко заявил я.— Давай, — задумалась Аня, — давай встретимся в сауне. Там тепло.— А сауна в этой комсомольской зоне одна? — спросил я недоверчиво.— Одна-одна. Значит, в сауне, в одиннадцать. Нет, лучше в одиннадцать тридцать. А то я не успею все свои дела доделать.В обед случилась еще одна кража.После обеда читал лекцию Соболин.Блеснул. Превзошел самого себя. Обращался он, правда, только к Виктории.Приводя примеры из практики, изрядно… э-э… ошибался в оценках своей роли и дважды почему-то упомянул планету Марс и тигров. Но очень даже ничего выступил. Вдохновенно.
* * * О краже стало известно только ближе к вечеру. Мы с Лукошкиной сидели в малом зале, я наблюдал, как Танненбаум разжигает камин… Аня продолжала читать свои бумажки и что-то отмечать в блокноте. Вечерело, на соснах за окном золотилась кора в лучах садящегося солнца.Я думал о том, как вечером — в одиннадцать часов тридцать минут по местному времени — я возьму Аню за руку, и мы…Но тут влетел Соболин.— Андрей! — горячо сказал он. — Андрей, послушай.Он сказал это и встал «в позу драматического актера». «Поэма, — догадался я. — Поперла поэма, и сейчас придется ее слушать». Камин затрещал, языки пламени лизнули поленья, отсветы упали на Володино лицо — отрешенное и трагическое.Настал миг откровения, большого искусства… Танненбаум смотрел на Соболина, открыв рот.Володя отвел правую руку в сторону и завыл: Тигрица ты! На Марсе день сгорает. В загадочной небесной высоте. Душа моя страдает и блуждает, Как будто в лабиринтах декольте. Лукошкина оторвалась от своих документов и прыснула, Володя осекся. Да, художника может обидеть каждый!— Что? — спросил Володя. — Что вы сказали, Анна Яковлевна?— Я?… Я ничего.— А мне показалось, что вы сказали.Извольте…— Я, Владимир Альбертович, ничего не сказала, я только подумала, что ваш… э-э… текст не совсем оригинален.— Как? — воскликнул Володя. — Вы хотите сказать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13