Он готов был смотреть до бесконечности. Но Тарто, увидев, что появился сам приреченский староста, согнал рабыню с помоста и дал знак младшему сыну, Кадолу. Большой подсадил юношу на канат, и Кадол раз десять прошелся туда-обратно, приплясывая и насвистывая. Второй сын Тарто – себе на уме. Он не собирался особо выкладываться перед какими-то поселянами. Вот когда они придут в Буэгри, тогда другое дело. И все же Кадолу хлопали. Особенно женщины. Красивый малый.
За Кадолом настал черед Большого. Вот уж кого красивым не назовешь. Огромный детина с рыжей всклокоченной бородой. Маленькие быстрые глазки на широкой физиономии, голова по-бычьи наклонена вперед. Такому топоры – в самый раз. Да все равно в его лапах здоровенные секиры казались игрушечными. Большой подбрасывал их высоко вверх, ловил, вертел в руках с такой быстротой, что отполированные лезвия превращались в размытые круги. Наконец вогнал оба в столб, врытый за тридцать шагов. Тарто предложил желающим выдернуть воткнувшиеся топоры, и, как всегда, желающих хватило. Но один так и не смогли извлечь, пока Большой не сделал это сам. Хлопали бывшему солдату громко. Уж что такое топор и как им можно, зазевавшись, палец оттяпать – любой знает.
Большого так давно звали Большим, что он и имя собственное забыл. Был он из солдат-ветеранов, но, как часто случается, денег много не нажил, а те, что нажил,– не сохранил. Тарто встретил бывшего солдата на рынке в Сайгаморе, пять лет назад. Большой брался на спор уложить любого желающего. Но, увы, желающих не находилось, сайгаморцы – народ осторожный. Поглядел него Тарто, прикинул и решил: а не худо бы взять мужика в труппу. А чтоб не сбежал с первых денег – женить. На Мили. И женил.
«Медведь мед найдет, а найдет – не уйдет!» – говорил старшина.
Так и вышло.
С Мили-то у Большого номер покрасивее, не просто топорами вертеть. Но Мили все еще витала в грезах, напоенная отваром, изготовленным из колдовских трав.
Людей на площади все прибавлялось. Солнце зашло, и почти сразу же стемнело. Тарто велел сыновьям зажечь факелы, выждал нужное время, чтобы подогреть интерес зрителей, затем сделал знак жене: иди!
Фетсианка легко вспрыгнула на помост. Выдернула заколки – и корона на ее голове рассыпалась. Густые черные волосы плащом упали вниз. Еще одно движение – и туника Нифру оказалась на помосте. Толпа ахнула. Кожа фетсианки была как живая картина. Виноградные лозы обвивались вокруг стройных ног, взбегали к паху, тянулись вверх по животу, отягченные фиолетовыми гроздьями. А выше, из зеленой узорной листвы поднимались человеческие руки, чьи пальцы как будто охватывали груди Нифру, превращенные художником в наполненные вином чаши.
Женщина качнула бедрами – и лозы пришли в движение, листва затрепетала, а янтарные чаши сдвинулись, словно на дружеском пиру. Тарто сделал знак Большому и Налусу, чтобы заняли места рядом с помостом. А сам зажал между коленями барабан. Нервный прерывистый бой сам собой учащал дыхание.
Нифру двигалась мелкими шажками. Ступни ее выбивали свой собственный ритм, длинные, до щиколоток, волосы водорослями облепили тело, раскинутые в стороны руки словно окаменели.
Барабанный бой все убыстрялся. Словно отвечая ему, поднялся ветер, пламя факелов запрыгало, и четыре тени, отбрасываемые танцовщицей, переплелись в невероятном узоре.
Гул поднялся над окружавшей помост толпой. Словно сотня сердец вдруг забилась сильнее в одной груди. Барабанный ритм раскачивал толпу, заставлял ее взбухать, подниматься, как поднимается тесто, разминаемое сильными пальцами.
Нифру раненой птицей металась над помостом, и черные волосы ее казались красными в багровом свете факелов.
– Ах-ха, ах-ха,– пульсировало над площадью. Сотни ртов одновременно вдыхали и выдыхали ставший влажным и соленым воздух.
Небо разом почернело и осыпалось звездами. Кто их заметил? Никто. Женщина-птица высоко взмывала над крохотным деревянным помостом, рвалась вверх и падала беззвучно, и мощное «м-бан-нг» большого барабана радовалось ее падению.
Толпа прихлынула ближе. Если бы взгляды людей обрели плоть, их сила вознесла бы танцовщицу прямо в зияющее небо. Кожа Нифру горела от жара сотен жадных глаз.
Нифру двигалась так быстро, что казалось: вместе с ней кружатся и взлетают рожденные ее танцем аморфные прозрачные двойники. От них на маленьком помосте стало тесно, и гибкое тело Нифру безжалостно разбивало, разбрызгивало бесплотные силуэты.
Вдруг пронзительный крик потряс ночь. Нифру упала на колени, спиной к толпе, уронила голову вниз, и черные крылья волос раскинулись по помосту, а на узкой согнутой спине фетсианки возник падающий вниз сокол, а под ним – изумрудная, блестящая от влаги змея в золотой короне…
В последний раз грохнул барабан, Нифру упала грудью на доски настила – и тотчас Большой и Налус вспрыгнули на помост, заслонив распростершуюся на нем женщину. Большой взмахнул топорами, и наиболее ретивые из зрителей отпрянули назад. Налус подхватил мать на руки и унес во тьму за помостом. Большой медленно отступал назад, подбрасывая и вращая страшные топоры. Их лезвия казались окровавленными в красном свете факелов.
Настала очередь Тарто.
– Вот и все, добрые друзья и почтенные господа! – воскликнул он, становясь перед Большим. Отблескивающие огнем топоры летали прямо над его головой.– Хотите ли вы, чтобы мы не забыли к вам дорогу?
– Да! Да! Да! – закричали десятки голосов.
– Тогда одарите нас, чтобы нам не голодно было в пути!
Тарто сделал знак –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23