Этот орган стал предметом завистливых взглядов пианиста из баптистской церкви.
Баптистская церковь в Миль-Крике имела колокольню с колоколом, и паства безмерно гордилась своим правом предвещать утреннюю воскресную службу звоном этого колокола. Методистская община, получив в свое распоряжение орган, поднялась теперь на более высокий уровень – прихожане исполняли гимны под его волшебные звуки.
Но когда коляска катилась воскресным утром мимо баптистской церкви, Лотти не могла не прислушаться к стройному пению, доносившемуся из неказистого некрашеного здания. Не желая ничего иного, баптисты вдохновлялись звоном своего колокола перед службой, проходившей с огромным воодушевлением. Единственное посещение Лотти баптистской церкви в Нью-Хоуп произвело на нее сильное впечатление, оставив воспоминание о ритмичной, почти танцевальной музыке.
– Ты когда-нибудь бывал здесь? – спросила она у Джона, когда их коляска поравнялась с колясками, выстроившимися у ограды перед церковью.
Он нахмурился и взглянул на нее с явным неодобрением:
– Зачем? Я родился и вырос методистом.
– Да?.. – удивленно промолвила Лотти. Она оглянулась, когда пение достигло форте и прекратилось, а затем глухой бас громогласно провозгласил: «Аминь».
– А ты разве рождена не методисткой? – спросил Джон, натянув поводья и придерживая лошадь.
Лотти поджала губы и опустила взгляд на свои руки, лежащие на коленях; в это воскресное утро ее руки были обтянуты перчатками – как у настоящей леди.
– Я знаю только то, что я сирота, – с грустью проговорила она.
– Но у тебя ведь была мать, правда? – спросил Джон уже более миролюбивым тоном.
Они проезжали мимо большого орехового дерева, росшего рядом с кладбищем.
Лотти кивнула в ответ и отвернулась.
– Моя мать оставила меня на пороге приюта, когда мне было пять дней от роду, – сказала она жестко. – Я была принята в методистскую церковь, как и три десятка других приютских детей, так что можно сказать, что я почти рождена методисткой. По крайней мере, я была ею всю жизнь.
Джон хранил молчание. Когда он рассматривал маленькую фигурку Лотти О'Мэлли, глаза его были полны сострадания. «Она неплохо выглядит», – отметил он про себя, глядя на ее аккуратную прическу – золотистую косу, уложенную кольцом под вычурной шляпкой. Накануне она выскребла и вымыла свои черные ботинки, и теперь они выглядели довольно прилично, а ее лучшее платье было выстирано и отглажено утюгами Сары.
Джон вошел в дом и увидел, как Лотти сняла с плиты один из утюгов, послюнявила кончики пальцев, обворожительно высунув при этом свой розовый язычок, и на мгновение прикоснулась к утюгу. Раздалось шипение, и Лотти удовлетворенно кивнула. Джон с удовольствием наблюдал, как она гладит, обернув тряпкой горячую ручку, как проводит утюгом по складкам подола, в которых утюг был почти не заметен.
– По-моему, это адский труд, – промолвил он, наконец.
Лотти взглянула на него в испуге; краска прилила к ее лицу, глаза расширились.
– Ты мог бы, по крайней мере, постучаться, или окликнуть меня, или как-нибудь еще обнаружить себя, когда вошел, – воскликнула она. Укоризненно посмотрев на него, Лотти вернулась к своей работе.
– Я решил, что ты слишком занята, чтобы меня услышать, – объяснил Джон. Он подошел к столу и поправил край юбки.
– Тебе нужна глаженая рубашка к завтрашней поездке в церковь? – спросила она, расправляя влажную ткань.
Он пожал плечами и усмехнулся; ее взгляд уловил тепло в его глазах.
– Я просто расстилаю рубашки на столе еще влажными и разглаживаю руками, – объяснил он. – После этого они вполне годятся для работы на конюшне.
– Боюсь, такие рубашки не очень-то годятся для поездки в церковь, – сказала она с некоторым укором в голосе.
Джон пожал плечами, как бы нехотя соглашаясь:
– В последнее время я нечасто туда ездил.
Она быстро подняла на него взгляд:
– Я думала, Джеймс возил туда детей каждое воскресенье.
– Да, возил, – согласился Джон. – Видимо, я отказался от религии, когда милосердную, любящую Бога Сару, которую так все ценили, он забрал и оставил Джеймса одного растить двоих детей. – Лицо его окаменело, челюсть с упрямым вызовом выдвинулась вперед – его глаза ждали ответа на эти еретические слова.
– Джеймс это чувствовал точно так же? – спросила Лотти; ее рука, державшая уже остывающий утюг, зависла над столом.
Джон выразительно пожал плечами. «Вне всякого сомнения, он прекрасно выражает свои мысли мимикой и жестами», – думала Лотти, наблюдая за ним. То, что он не умел выражать мысли словами, не имело в данном случае ни малейшего значения. Джону было достаточно одного движения головы, чтобы утихомирить Томаса, когда тот озорничал. Улыбка или протянутая рука могли призвать Сисси, когда Джон нуждался в теплых ручках, обнимающих его шею, или в маленьких пальчиках, зажатых в его ладони. И одобрение в его взгляде было огромной наградой, когда Лотти готовила или наводила порядок в небольшом доме, хозяйкой которого она стала – по крайней мере, временно.
Джон остановил лошадь, коляска качнулась, прервав тем самым ход мыслей Лотти. Ее руки крепко держали сумочку; во всем облике девушки чувствовалось напряжение: оно было и в поджатых губах, и в ее позе, и во взгляде.
Джон ласково взял ее за руку и заглянул в глаза.
– Обожди, Лотти, – сказал он с мягкой улыбкой. – Я сейчас вылезу и помогу тебе спуститься.
Она быстро кивнула, и он заметил, как задрожали ее ноздри, когда она глубоко вдохнула. Взгляд ее широко распахнутых глаз скользнул по группе прихожан, пристально рассматривавших вновь прибывших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91