Брат начал не спеша одеваться. Он стоял посреди избы высокий, нескладный. Руки, казалось, не слушались его, он никак не мог застегнуть фуфайку. Я хотела помочь ему, подбежала и взялась застегивать нижнюю пуговицу, дальше не доставали мои руки. Но он отстранил меня, приподнял и поставил на другое место, словно горшок с молоком.
Я забралась на печку. Следом за мной поднялась и Ольга.
- Ты тоже боишься? - спрашиваю ее.
Она отвела глаза.
- Ха, чего бояться.
Из сеней послышался голос матери:
- Федя, ты за ноги держи, а я за рога буду... Вася, да чего ты дрожишь? Чего дрожишь-то? Ну, ну... Эх, мерзлая курица, давай-ка сюда нож...
Я сунула голову под подушку. И вытащила только после того, как заскрипела дверь. Первым влетел Вася и сразу кинулся к помойному ведру, его тошнило. За ним зашли Федя и мать. На маму страшно было смотреть: руки ее в крови, а лицо бледное-бледное. Я отвела глаза. А Ольга восхищенно спросила:
- Мам, неужели сама?..
В ответ та только тяжело вздохнула. Затем сполоснула водой руки, взяла чистое ведро и, выходя, сказала ребятам:
- Не мешкайте, давайте поскорее, пока не остыла - шкуру снять надо.
Вскоре селянка была готова. Когда стали садиться за стол, Вася куда-то исчез. И я не слезала с печки. Не хочу есть Рогача.
На столе уже дымилась паром селянка. От вкусного запаха у меня закружилась голова. Я спустилась с печки, выхватила со стола кусок черного хлеба и мигом юркнула обратно.
Федя сбегал за бабушкой, и теперь мы ждали ее прихода. Вот и она появляется с внуками Ленкой и Андрейкой. С шутками-прибаутками она устраивает за стол малышей, потом садится сама.
- А кто же зарезал? - обвела всех взглядом бабушка. - И мужиков не видно.
- Как так не видно? Вот Федя, а Вася куда-то запропастился. Он у нас теперь все сам делает. Да и ростом - как столб для ворот, - весело говорила мама и старательно дула на ложку с горячей селянкой.
К вечеру к нам зашла Маня Длинная. Она жила напротив нас, через дом от Тихони. Работала она заготовителем, собирала для государства сливочное масло. Из разговоров матери и ее подруг я слышала, что она безбожно обвешивает всех подряд и никто не смеет сказать ей об этом в лицо. Мы ее тоже не любили. Мать к ней не ходит, но она сама в неделю раза два обязательно к нам наведается. И каждый раз начинала придираться ко всем по разным мелочам. Мама или все превращала в шутку, или ласково успокаивала ее, мол, людей без грехов не бывает и прочее. Когда она уходила, мама называла ее "самодуркой". Почему бы не сказать это ей в лицо, думала я.
Вот и сегодня открывается дверь, одной ногой она ступает через порог и басовито спрашивает вместо приветствия:
- Не соскучились?
Мне хочется ей ответить: "Нет!" Но мама приветливо улыбается:
- Проходи, проходи. Вовремя ты пришла. Сейчас я тебя селяночкой буду потчевать.
- Не откажусь, не откажусь, - показывает свои желтые зубы Маня Длинная и по-хозяйски располагается за столом. Приняв из рук матери миску, она принимается за еду, вкусно причмокивая губами.
Мама и ей поведала, что барана зарезал не кто иной, как Вася.
- Силище-то, милая, силище! Быка свалит. Все один сделал...
Я думала: и хорошо, что Васи нет дома, он бы, наверное, не выдержал такое.
Когда Маня Длинная ушла от нас, я спросила маму: зачем она сказала неправду о Васе. Она рассмеялась и говорит:
- Пусть знает Длинная, что и у нас в доме появился мужик. И что мы теперь никого не боимся, даже самой Длинной Мани.
- А бабушке зачем солгала?
- Бабушке? - посерьезнев, пожала плечами мама. - Просто так. Она все равно не поверила бы, что я сама... Она же до сих пор считает меня ребенком. А маленькой я была совсем другой...
КАК СВАТАЛИ МОЮ МАТЬ
В тот вечер мы как обычно сидели за столом и ужинали. В сенях послышались шаги, потом долго шарили по двери, видимо, искали ручку, и вот наконец из темноты вынырнула неказистая фигура Миколя Горбуна. Он поздоровался у порога и, обводя глазами избу, прошел к лавке, что стояла у голландки. Мама пригласила его к столу, но он отказался. И, потоптавшись у лавки, словно не смея опуститься на нее, обратился к матери:
- Я ведь, Анна, по делу к тебе.
Мать отложила ложку и спросила спокойным голосом, что у него за дело. Подошла к нему, и они вместе сели на лавку.
Никто не обратил на Горбуна особого внимания, мы были заняты едой. И все же нет-нет да кто-нибудь из нас и покосится в его сторону. Мне не надо было коситься, он сидел прямо напротив меня, и я могла смотреть на него сколько угодно. Я усердно рассматривала его горбатую спину и думала про себя: как же он ложится спать на спину? Шепотом спросила об этом Ольгу. Но та вместо ответа больно ущипнула меня за бок. У меня аж слезы выступили на глаза. Про себя прикинула, обидеться, бросить ложку - голодной останешься, и я снова потянулась ложкой за щами в общую миску, усмирив свою обиду.
В это время послышался мамин смех. Сидящие за столом устремили на нее удивленные взгляды. Смех у матери был необычный, так она могла смеяться только от неловкости.
Миколь чуть опустил голову, его черный чуб навис над лбом. Ложки наши перестали стучать по алюминиевой миске, и в наступившей тишине мы услышали, как Миколь говорил полушепотом:
- Ты думаешь, детям хуже будет вместе? У меня силы еще хватит, прокормим, вырастим без нужды...
- Ой, Миколь, перестал бы уж. Глянь, и дети слушают, - недовольно отмахнулась мама, спрятав улыбку.
- Эх, Анна, неужели думаешь, не угожу твоим детям, да я... - он не нашел нужного слова и в сердцах тяжело вздохнул.
Я переводила взгляд с матери на Миколя и обратно. Пыталась понять, о чем они так неспокойно говорят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33