– Вот как!
– Я сегодня уезжаю, Александр Емельянович!
– Куда, Людмила Георгиевна? Может быть, я еще не отпущу вас?
– В Москву на целых шесть месяцев! Еще соскучитесь, – добавила она с улыбкой.
– Обязательно буду скучать, – сказал он с нескрываемой грустью. – Но счастлив за вас и желаю больших успехов. Хорошо, что вы так любите свою профессию!..
Не задерживая друг друга, они распрощались.
Вернувшись на квартиру, Второва начала собираться в дорогу. Она успела лишь открыть чемодан и уложить в него белье, как мимо окон мелькнула фигура Саянова. «Узнал!» – догадалась Людмила.
Он не вошел, а вбежал. На ходу сбросил фуражку и остановился против Второвой. Он пристально посмотрел ей в глаза, затем, помолчав, спросил:
– Зачем все это?
Людмила Георгиевна отвела свой взгляд в сторону.
– Эх, Люда, Люда! Неужели ты еще не поняла и не поверила?
Он достал портсигар и, отойдя к кушетке, сел на нее, закурил. Лицо его помрачнело, глаза уставились в пол.
Людмила Георгиевна хотела подойти к нему, но передумала и села на стул.
– Да, Люда! – подняв на нее глаза, заговорил Саянов.
Голос его срывался, как у больного:
– Может быть, я поступил неразумно, добиваясь твоей любви, не имел на это морального права. Я ничего не принес тебе, ничего не сделал, чтобы дать тебе полное счастье. Но неужели нельзя было повременить? Ведь не так просто порвать с тем, что связывает человека с другими людьми многие годы?
– Я не хочу этого разрыва, Коля…
– Значит, ты не любишь меня, – подсказал он.
– Это неправда…
Лицо его озарилось счастьем. Он подошел к Второвой и, взяв ее руки в свои, заговорил торопливо и убедительно.
– Зачем же тогда уезжать, Людочка? Я видел, чувствовал, что тебя тяготят такие отношения, но ведь это временно. Поверь, мне очень дорога твоя любовь, я не хочу твоего отъезда. Останься…
– Поздно, Коля! Теперь, когда все сделано, я должна ехать.
– Нет, ты должна остаться! Я сам пойду к начальнику санчасти…
– Ничего не надо, Коля, – она едва удерживала слезы.
Второва прошлась по комнате, затем, вернувшись к стулу, жестом указала на другой, приглашая сесть Саянова. Она глубоко раскаивалась в своем поступке, но сейчас было, действительно, поздно его исправлять.
Ей хотелось как можно скорее прекратить этот трудный разговор, но Николай Николаевич вернулся к нему снова.
– Как могла ты принять такое поспешное решение! Ты даже уехать хотела, чтобы я не знал.
– Так подсказала мне совесть…
– А сердце? Неужели оно тебе ничего не подсказало?
– Сердце надо заставить…
– Нет, я с тобой не согласен!
Он закурил, затем, будто подводя итог, продолжал:
– На своем веку мне приходилось испытать всякое… жизнь сталкивала меня с разными людьми, но женщин… Скажу тебе честно, в молодости я боялся их… Мне казалось, что я. любил жену. От нее я уходил в море и к ней возвращался. На суше, ты сама знаешь, мы – редкие гости.
Саянов посмотрел на потухающую папиросу, стряхнул с нее пепел, затем закурил новую.
– Может быть, я не понимал, а, возможно, и обманывал себя, но я никогда не искал другой любви… Я встретил тебя очень поздно… ты влекла меня к себе с первого дня… я не мальчишка, Люда, и немало передумал, прежде чем пойти к тебе… Может быть, я не достоин тебя – это cовcем другое дело. Я рядовой офицер, моей академией была война…
– Дело не в академиях… У тебя сын, а я отнимаю у мальчика отца.
– Да, у меня сын! Но сын вырастет. У него будет свое счастье, а что останется на мою долю? Мое счастье уйдет с тобой…
Расставаясь, они не давали друг другу клятв верности, хотя понимали, что предстоящая разлука не погасит их любви…
17
Тесная, заставленная вещами комната в гостинице и постоянное присутствие в ней жены, к которой Саянов по-прежнему испытывал тягостное отчуждение, способствовали тому, что он с первых дней занялся устройством будущей квартиры.
Полученный при активном содействии Истомина объект доставил немало хлопот, но Николай Николаевич будто обрадовался ему и до самозабвения предался новым заботам.
Очень скоро появились ремонтники, и застучали топоры, загремело железо, целая гора песку и глины выросла у двери.
До ухода в плавание Саянов вместе с сыном каждый свободный час проводил на «строительстве». Все, что здесь делалось, приводило в неописуемое восхищение мальчика. Он радовался и румяным кирпичам, помогая укладывать их в штабель, и холодному кипению извести, которая из серой становилась похожей на сметану, и каждой доске, когда ее распиливали на определенные части.
Мальчик охотно выполнял просьбы рабочих, и каждый из них отвечал ему вниманием: плотник позволял вбивать гвозди в половицы, кровельщик дал загнуть край железного листа, печник, чья работа показалась Вадику самой интересной, не скупился на объяснения и каждый раз говорил: «Попробуй сам».
Вадик, перепачканный глиной, не отходил от мастера, пока он не сложил плиту. Мальчик интересовался каждой подробностью, старался, где только можно, найти дело своим рукам и с удовольствием выполнял любое мелкое поручение.
– Из вашего сына добрый печник выйдет! – улыбаясь в свои черные, свисающие, как у Тараса Бульбы, усы, говорил отцу Вадика мастер.
– Пусть учится – в жизни все может пригодиться, – отозвался отец.
– Это верно, – согласился печник. – А только и то правда: каков батька, таков и сын! Сами вы, видать, к труду привычные, черной работой не брезгуете. Не зря вас тут своим «подсобником» величают!
Саянов заметил, как польщен похвалой мастера сын.
– Слушай, Вадюшка, – сказал он однажды, – а что если мы к сеням дровяник пристроим? Смотри, сколько тут материала остается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42