во-вторых, не приняли потому, что и я и мои родители не годились и не отвечали тем требованиям, которые предъявлялись там для поступающих детей.
Помню, что мать была крайне обижена сухостью и резкостью руководителя-немца, который ей об этом сообщил.
В общем, дали от ворот поворот. Причинами, кажется, были и возраст, и мое несовершенное знание языка (я только еще начинал говорить по-немецки), и происхождение.
В этом было что-то очень обидное. Мальчики в красивых синих гимнастических костюмах, с красными лаковыми поясами, весело болтая по-немецки, пробегали мимо меня, а я стоял отверженный. Они были для меня недоступны. Я не был принят в их общество. Я чувствовал себя опозоренным, здесь, у себя, в родной Москве, маленьким мальчиком.
Тогда мать повела меня в другое общество. Это было уже не немецкое, а русско-чешское гимнастическое общество «Сокол». Помещение было хуже. «Турнферейн» помещался рядом с цирком в настоящем большом манеже на Цветном бульваре, а «Сокол» – в реальном училище на Кудринской-Садовой.
Но главный учитель, Фердинанд Фердинандович Шнепп, так симпатично и радушно нас принял, так искренне обрадовался и посмеялся тому, что у него будет скоро пятилетний гимнаст, что тут же я и остался на первых занятиях.
Форма «Сокола» мне еще больше понравилась. Белые, открытые майки с красными кантиками, синие, обтягивающие ноги трико и красный вязаный поясок с белыми полосками.
Я с увлечением ходил на занятия, дома появились трапеция и кольца, и в эту же зиму я участвовал, замыкая колонну, на слете гимнастов-соколов в Московском городском манеже.
Смутно помню громадное пространство манежа, освещенного фантастическим светом круглых газовых фонарей, песчаный пол, как в цирке, гулкие звуки команды и в далекой страшной темноте публику, среди которой, я знал, сидела и моя мама.
Пожалуй, это и было первое мое публичное выступление.
С особой осторожностью подхожу я к моим первым театральным впечатлениям и первым театральным шагам. По совести говоря, не особенно люблю я читать подобные воспоминания. Бывает это обыкновенно так: в детстве берется мамина шаль, в которую завертываются, на голову надеваются кастрюли и пр. и пр.
Было примерно то же и у меня. Были и простыни, были и кастрюли. Все это, конечно, было.
В театре я побывал впервые четырех-пяти лет, и это не смогло, конечно, пройти бесследно для такого впечатлительного человечка, каким был я.
«Фра-Дьявол»! Одно название чего стоило! «Фрра-Дьяво-о-ол»! «Фра-Дьяволо» была первая опера, которую я услышал в Большом театре.
Сам театр произвел на меня не меньшее впечатление, чем «Фра-Дьяволо». Весь стиль торжественно-помпезного театрального театра с капельдинерами в ливреях, золоченые ложи, красный бархат кресел, роскошный занавес с огромными кистями, таинственный полумрак гаснущего фойе, когда начиналось действие, на цыпочках спешащая и опаздывающая публика, которую, священнодействуя, встречают и провожают в ложи и на места капельдинеры, – весь этот стиль и тон произвели на меня раз и навсегда неизгладимое впечатление.
Такой театр на всю жизнь занял для меня особое место, стал олицетворением старинной театральности. Я сразу впитал в себя все очарование и блеск такого театра.
Я сидел у барьера ложи второго яруса, которую мы получили по контрамарке от пациентов отца, и мне казалось, что представление начнется из пустой, громадной центральной царской ложи. Я никак не думал, что поколеблется гладкая стена и что может исчезнуть замечательная картина на этой гладкой стене, на которой были изображены богини, нимфы, венки, цветы и пр. и пр. (тогда был расписной занавес в Большом театре). Но вот угасла люстра, зашевелилась протискивающимися людьми длинная коробка оркестра, на которую так интересно было смотреть сверху из ложи, полились оттуда разрозненные звуки, диссонансы, пиликанье скрипок и все звуки настраивающегося оркестра, я впился глазами в царскую ложу, меня насильно повернули лицом к сцене, загремел оркестр и я, пораженный, увидел, как волшебная стена с картиной взвилась вверх.
Сначала было очень интересно смотреть на раскрывшееся пространство, на таинственные своды, колонны, дворцы и деревья декораций, наблюдать движения поющих людей. Потом стало скучновато. Я все ждал Фра-Дьявола. Меня несколько развлекали таинственные разбойничьи сцены, которые в моих детских впечатлениях стали основой виденного.
В антрактах я уже развлекался, глядя на сидящих и прохаживающихся внизу людей, интересно блестела лысина генерала, сидевшего прямо под ложей в партере, и мне было любопытно смотреть, попадает ли бумажка из-под конфеты на лысину или нет.
В детстве меня с сестрой часто водили в Большой и Малый театры. Отцу туда доставали контрамарки знакомые артисты-пациенты.
Из всего виденного мне понравился хор мальчиков в «Кармен», и я начал им даже что-то кричать из ложи, но тут меня под мой собственный ор бесповоротно унесли из театра.
Потом, я помню, долго жалел, что недоглядел оперы, в которой, по моим соображениям, должны были бодаться и драться быки между собой.
Меня настолько поразило водяное царство в «Садко», что я не хотел уходить после спектакля.
Поэтому мы с мамой задержались в ложе. Я хотел еще раз увидеть подводное царство. Вдруг занавес поднялся. Вот оно! Но странно, подводное царство вдруг поблекло и начало превращаться в свертывающиеся тряпки и складывающиеся декорации, среди которых двигались театральные рабочие.
«Вот видишь, – говорила мне мама, – все это царство не настоящее, сделанное, его складывают и убирают».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29