В саквояже лежал ещё и кукольный чайный сервиз. Все его маленькие чашки и блюдца были завернуты в отдельные бумажные салфетки, а чайничек и сахарница обложены соломкой. Эту соломку я извлекла из нижнего ряда той коробки конфет, которую мне подарил мистер Джентльмен. В нижнем ряду конфет почти не было, и основное пространство заполняла соломка. Я было хотела написать благодарственное письмо па конфетную фабрику, потому что в коробку была вложена бумажка, а на ней напечатано, что покупатель может вернуть конфеты, если они ему не понравятся, но в конце концов я так и не собралась это сделать.
Кукольный чайный сервиз был единственной вещью, которую я взяла с собой из дому. Он всегда мне нравился. Я любила сидеть перед горкой, где он стоял, и смотреть на него; особенно красиво он смотрелся в лучах заходящего солнца. Он был сделан из бледно-голубого фарфора, который выглядел очень нежным и хрупким. Я хочу сказать, более хрупким, чем обычный фарфор. Мама подарила мне его на то Рождество, во время которого я обнаружила, что Деда Мороза не существует. Во всяком случае, накануне Рождества Бэйба сказала мне, что я совершенная дура, если до сих пор верю в Деда Мороза, потому что любой идиот знает, что на самом деле это просто переодетые твои собственные отец или мать. Когда моя мама подарила мне чайный сервиз, я спросила её, можно ли мне поставить его в горку для фарфоровой посуды. Я никогда не играла с игрушками, как другие дети, не ломала и не разбирала их. У меня был пять кукол, и все без единой царапины. Мама часто клала кусочек сахару в одну из маленьких чашек, чтобы сделать мне сюрприз; и каждый раз, когда у меня выпадал зуб, я тоже клала его на ночь в чашку, а утром находила в ней вместо зуба шестипенсовую монету. Мама говорила мне, что эти монетки оставляют феи, которые по ночам танцуют в комнате.
От этих воспоминаний слёзы снова навернулись у меня на глаза, и мой отец оглянулся на меня и сказал:
– Посмотреть на тебя, так можно подумать, что ты уезжаешь в Америку. Мы ведь будем приезжать к вам по субботам, не так ли, док?
Я едва удержалась, чтобы не сказать ему, что плачу отнюдь не из-за разлуки с ним.
Я готова была сказать ему: «Мне будет совершенно всё равно, если ты вообще не будешь навещать меня» или «Мне будет куда уютнее в монастырской школе, чем дома в сторожке у ворот, растапливая уголь в печке сырыми дровами и задыхаясь от перегара виски».
Но я ничего этого не сказала. Только попыталась успокоиться и перестать плакать, а то не хватит никаких запасных платков. Кстати, запасные платки были в коробке в ногах у Марты.
– Но вы просто должны помириться, – произнесла Марта.
Мы взглянули друг на друга, и Бэйба опустила веки, пока её ресницы не затрепетали на щеках. Длинные ресницы, подведённые чёрной краской.
– Отстань от меня, дрянь, – сказала она сквозь зубы и снова отвернулась.
Одетая в тёмно-синее гимназическое платье и тёмно-синий вязаный свитер, я напоминала самой себе ворону. Женщина в деревне, владелица вязальной машинки, сделала мне его в виде подарка. И вообще, после смерти мамы мне сделали много подарков. Думаю, потому что люди жалели меня. Ноги мои выглядели тоненькими и жалкими в чёрных хлопчатобумажных гольфах. И ещё они невыносимо зудели, потому что всё лето я пробегала без носков. Я вообще была слишком высока и худа для своих четырнадцати лет.
– Боже мой, да у тебя глисты, что ли, – сказала Бэйба в тот вечер, когда я впервые примерила свою гимназическую форму.
Её форма ей очень шла, она обтягивала все её выпуклости и формы. Её вьющиеся волосы были коротко пострижены, лицо загорело на солнце, она напоминала орех осенью, плотный и налитой.
– Да что, в конце концов, произошло между вами? – спросила Марта.
Никто из нас не ответил.
– Но в школе вам так или иначе придётся говорить. Там не будет больше никого, с кем вы можете поделиться мыслями, – рассудительно сказала она.
Она, разумеется, была права. В монастырской школе мы сможем надеяться только друг на друга.
– Мы никогда не будем разговаривать друг с другом, никогда в жизни, – твердила я про себя.
Бэйба разбила моё сердце, разрушила мою жизнь. И вот как она это сделала.
В тот день, когда я вернулась домой из Лимерика, у меня было радостное и беспечное настроение, я перебирала в памяти день, проведённый с мистером Джентльменом; улыбалась сама себе и сидя в кровати с ногами, подобранными под красную сатиновую перину.
– Что-то ты уж больно счастливая, – сказала Бэйба, раздеваясь на ночь и укладывая свою одежду на спинку стула. – Ложись быстрее, а то свеча уже почти догорела.
Она завидовала моему счастью.
– А я готова сидеть здесь всю ночь и мечтать, – медленно и, как мне казалось, драматично произнесла я.
– Боже, да ты просто ненормальная. И что же с тобой произошло?
– Влюбилась, – ответила я, безнадёжно махая рукой.
– И кто этот тип?
– Тебе не надо этого знать.
– Диклэн?
– Что за чушь, – ответила я, как будто Диклэн представлял из себя полнейшее ничтожество, которое я даже не удостаивала взглядом.
– Хикки?
– Нет, – ответила я, наслаждаясь ситуацией.
– Скажи же мне.
– Я не могу.
– Скажи мне, – сказала она, заправляя пижамную куртку в штаны. – Скажи или я тебя защекочу. – И она начала щекотать меня подмышками.
– Скажу. Скажу. Скажу. – Я готова сделать всё что угодно, только бы меня не щекотали.
И поэтому, придя в себя, я ей всё рассказала.
– Нет, этого не может быть. Ты врёшь.
– Вовсе нет. Он подарил мне коробку шоколада и повёл меня в кино. И он сказал мне, что я самая милая девушка, которую ему приходилось знавать. Он сказал, что у меня чудесные волосы, что мои глаза напоминают ему жемчужины, а кожа – персик, освещённый солнцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67