Пан Листва был мужем матери Дызио и отчимом этого милого мальчика. Рохлей в узком значении этого слова цисовский кассир не был, и еще менее того старым колпаком, но к разряду орлов его тоже нельзя было отнести. В сущности это был человек, угнетенный тяжелой жизнью и особенно брачными цепями. Жена и Дызио делали жизнь господина Листвы столь разнообразной, что работа в сырой и холодной канцелярии лечебного заведения, долгие часы, просиживаемые им там среди бухгалтерских книг, квитанций, счетов, были для него единственным, правда, но зато подлинным наслаждением. Лишь выйдя из дому, кассир чувствовал, что он живет. У семейного очага он был вроде старого сломанного зонтика, он прятался по темным углам и молчал. Несмотря на такую скромность, он был все же козлом отпущения, когда бы ни столкнулся с Дызио, упражнявшим свое остроумие на пожилом отчиме. Бывали моменты, когда господин Листва пытался протестовать. Но эти эксперименты кончались быстро, а возобновлялись все реже. Все приводил к одному знаменателю один-единственный звук, срывающийся с «ее» уст:
– Ипполит!
Цветок туберозы
Ознакомление с Цисами занимало у Юдыма столько времени и так поглощало его силы, что об осмотре больницы не могло быть и речи, хотя слово «больничка» почти каждый день звучало в его ушах. Разговаривая с ним о неотложных делах, доктор Венглиховский несколько раз говорил:
– Помните, дорогой мой, что вам подчинена больничка…
– Может, осмотрим ее? – загорался Юдым.
– Это не к спеху! Ознакомьтесь, коллега, сперва с санаторием, а то – дело побочное. Я говорю только потому, что ведь и оно также…
Так и шло. Однажды, наконец, доктор Юдым уже не смог терпеть отлагательств. Он подробно расспросил, где эта больница, и отправился туда один, чтобы увидеть по крайней мере величину и качество здания. Надежда на самостоятельную работу в своей, почти в своей собственной больнице разжигала в нем энтузиазм.
За воротами парка под прямым углом расходились две большие липовые аллеи. По одной из них в Цисы приезжали с железнодорожной станции пациенты, другая вела к усадьбе, костелу и больнице. Пути туда было больше версты, по широкой, но вязкой дороге. В тот день, когда Юдым шел по ней, она уже подсыхала, но твердая и гладкая сверху глина то тут, то там расступалась и облепляла ноги. Высокие деревья, которыми была обсажена дорога, уже покрывались листвой; в придорожных рвах шумели потоки жидкого ила, быстро сбегающего сверху, с холма.
На душе у Юдыма было весело, как, пожалуй, никогда еще в жизни. Сердце усиленно билось в его груди, когда он приближался к широко разбросанным строениям фольварка. Весенний ветер навевал ему какие-то почти школьнические мечты. Ему наяву грезились необыкновенные случаи, героические подвиги, безумные хирургические операции, неописуемые словами поцелуи чьих-то благоуханных уст. Приняв равнодушное выражение лица, приличествующее здравомыслящему эскулапу, он миновал несколько домов, где жили управляющий, кассир, эконом, и направился влево, к костелу, оставив по правую руку широкую дорогу к усадьбе.
Рядом с недавно воздвигнутым костелом, красивым зданием из красного кирпича с двумя стрельчатыми башнями в готическом стиле, был дом ксендза. Дальше среди деревьев пряталось более старое и просторное здание – больница.
Юдым не намерен был входить туда. Осмотреть больницу он хотел бы в сопровождении своего начальника. Поэтому он сперва отправился в костел, который был как раз открыт. В нем еще не было боковых алтарей в притворах, исповедален, картин и скамей, не было даже пола, и подпорья кирпичных колонн стояли прямо в песке. Кое-где были поставлены наскоро сколоченные тесовые лавки, и лишь возле главного алтаря уже были резные полированные скамьи. В костеле царил полумрак, расцвеченный цветными витражами. Ксендз как раз совершал тихое богослужение. Перед главным алтарем стояло несколько человек. Юдым обошел левый притвор и медленно, бесшумно, по песку, который совершенно заглушал звук его шагов, приблизился к алтарю. Добравшись туда, он увидел на почетных первых скамьях трех своих парижских знакомых – 'барышень Наталию, Иоанну и Ванду. С краю сидела панна Наталия. Доктор узнал ее не глазами, а скорее по ощущению блаженного замирания сердца, по какому-то внутреннему холодку, охватившему лицо и грудь. На ней была легкая маленькая шляпа, с которой спускалась рыжевато-ржавая вуалетка. На фоне спинки скамьи, сделанной из темно-коричневого резного дерева, ее голова выделялась, как прелестный рисунок сангиной. Резкие, как на медали выбитые, очертания ее носа и подбородка ясно видны были сквозь ткань вуалетки, но глаза казались лишь темными углублениями. Несколько мгновений взор Юдыма был прикован к этой голове. Он не знал, кланяться ли, так как не был уверен, что его заметили, и лишь мгновение спустя отвесил поклон. Панна Наталия едва заметным движением наклонила голову. Тут глаза Юдыма встретились и с глазами панны Иоанны и в мимолетном блеске послали друг другу привет юных и чистых душ, скитающихся по земле, взаимно грустя одна по другой. Лицо панны Иоанны так и сияло улыбкой, хотя ее глаза и губы старались не выдать радости.
Богослужение вскоре окончилось, горсточка горожанок, болтая, выходила из костела. Доктор пошел вслед за толпой, чтобы никому и в голову не пришло, что он ожидает выхода барышень. Но за дверьми он принялся кружить, как бы изучая архитектуру храма. Когда он стоял так, задрав голову и осматривая каменные арки, открылась боковая дверь, ведущая в ризницу, и вышел молодой еще ксендз, который только что отслужил обедню, а с ним и все три барышни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118