Дымшиц по-хозяйски уверенно управился с замками, позвонил в управление охраны и назвал код – студия стояла на сигнализации, потом показал Анжелке костюмерную, фотолабораторию, мощный ветродуй-вентилятор и хитрые механизмы подсветки. На втором этаже обнаружилась между прочим ванна-джакузи, вмонтированная в подиум прямо в комнате отдыха, а вровень с подиумом – недвусмысленного вида совершенно круглый диван, на котором можно было барахтаться по кругу, играя в минутную и часовую стрелки. Дымшиц нашел холодильник, в холодильнике – водку, соки, банку маслин; Анжелка наполнила ванну, хряпнула полстакана водки, разделась и полезла в кипящую, брызжущую преломленным светом воду. Дымшиц, в очередной раз задетый грубоватой бесчувственностью ее манер, пристроился рядом, на подиуме, взгрустнул, выпил водки, затем не выдержал и полез в ванну – мускулистый, волосатый, широкоплечий, – а пакетик с презервативом отверг, забросил куда-то за диван.
Потом ей стало тошно и муторно то ли от водки, то ли от резкого, густого запаха спермы. Дымшиц раздобыл в костюмерной халаты – один банный, простенький, другой синий с драконами, настоящий китайский, – она запахнулась в драконы и плюхнулась на диван, а Тимофей Михайлович ходил в коротком халатике, пил водку, плевался косточками маслин, смотрел на Анжелку и чесал бороду.
– Что-то не так, да? – спросил он. – Мне показалось, душа моя, что…
– Пардон, – буркнула Анжелка и метнулась в туалет не столько по тошноте, сколько из острого желания закрыться и побыть в одиночестве.
В туалете, по счастью, обнаружилась душевая кабина и приличный шампунь; она когтями отскребла кожу, вымыла голову, потом вернулась.
– Извини, – сказала она. – Я, кажется, перебрала с водкой.
– Тебе нехорошо?
– Уже лучше. А ты, Тимоша, в этом халатике очень трогательный, – она хихикнула, – очень такой сексапил, только борода торчит. Давай поменяемся.
Анжелка накинула махровый халатик, а Тимофей Михайлович, облачившись в полыхающий огненными драконами халат, еще больше раздался в плечах, плеснул себе еще водки и грозным чернобородым карлой присел на диван перед наложницей.
– Похоже, ты у нас просто не до конца растаможенная, а? – спросил он, оскалив крепкие белые зубы.
– Это как? – не сразу сообразила она. – Непротраханная, что ли? Очень даже возможно. А нечего было, между прочим, – она обиженно надула губки, – нечего было выбрасывать презерватив. Мне без него страшно. И непривычно.
– А с ним, надо полагать, привычно и нестрашно, – развеселился Тимофей Михайлович. – Тогда позволь, на правах старого друга, задать нескромный вопрос: у тебя кто-нибудь есть, кроме меня? Из мужчин, я разумею…
– Пока нет, – сказала Анжелка.
– Но ведь были, так?
– Ты давишь на меня своим интеллектом, Дымшиц, – съязвила она. – Был один солидный дядечка, лидер независимых профсоюзов, отдыхал со мной прошлым летом в «Морском прибое» – то со мной, то на мне, замучался отдыхать. А еще один мальчик позапрошлым летом в Артеке…
– Понятно, – сказал Дымшиц. – И как?
– А никак, – честно ответила Анжелка, подумала и добавила: – Так себе. Сам видишь, как.
Тимофей Михайлович ухнул в себя стакан водки, задумчиво пососал маслинку и оглянулся на емкости:
– Как бы мне, елы-палы, не закрутиться с этим делом…
– Наверное, я какая-то не такая, – сказала Анжелка. – Бесчувственная, наверное.
– Ты что, ни разу не кончала со своими боссами-пионерами?
– Почему не кончала, очень даже кончала. Только не с ними.
Дымшиц посмотрел, вздохнул и сказал:
– Я тебя внимательно слушаю, душа моя. Я, можно сказать, весь внимание.
Анжелка разлеглась на боку и, поигрывая полой халатика, стала рассказывать, одновременно забавляясь реакцией Дымшица: он внимательно слушал, однако на каждый разлет полы реагировал с четкостью автомата – взгляд послушно упирался в пах, а зрачки суживались, словно включался дополнительный источник света.
Первый и единственный раз она кончила осенью девяносто первого года, когда училась в девятом классе. Ей нужны были зимние сапоги, и мама по старой памяти отправила Анжелку в «Петровский пассаж», к знакомому товароведу: «Найдешь, сказала она, – на третьем этаже Нину Васильевну, она тебе подберет». Анжелка пошла, выбрала, поблагодарила Нину Васильевну, запихнула обувную коробку в пакет и пошла бродить по обшарпанному, пораженному мерзостью запустения пассажу. Был самый пик агонии госторговли. Через месяц пассаж закрывался на реконструкцию, склады опорожнялись, выбрасывая на полки залежалый товар в «комплекте» с остатками дефицита, и толпы покупателей во главе с перекупщицами, смуглыми фиксатыми тетками в пуховых платках, осатанело штурмовали прилавки. В одной из секций, закрытой для приема товара, сгружали модные прозрачные зонты-кабинки. Анжелка, подглядев в щелочку, прилипла к стеклянной двери – она давно о таком мечтала, – а вокруг постепенно скопилась толпа, прижало – не продохнуть, потом дверь подалась, и бабы с визгами, криками, бранью ринулись внутрь. Анжелку щепкой прибило к прилавку, прижало пахом, возило и терло по прилавку напором обезумевших женщин – она кричала и ругалась, как все, а потом замолчала, закусила губу, молча протягивала продавщице деньги, наблюдая себя как бы со стороны или сверху, словно ее затоптали еще на входе – в паху сладкозвучно ныл колокольчик, до зонтиков было рукой подать, вокруг пыхтели, стонали, умоляли, давили, а колокольчик в паху щекотно дребезжал, заунывно гудел, набухал звонами, куполами, звездами, потом ухнул вниз и взорвался горячим медом. Анжелка почувствовала себя арфой, стянутой вибрирующей струной позвоночника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64