– Его-то за что?
– А пес их знает, – буркнула Вера Степановна. – Только не вздумай соваться туда с соболезнованиями – к Дымшицу теперь нельзя, сама понимаешь.
– Почему?
– Потому что его обложат со всех сторон, возьмут в оборот и его, и все его связи. Потому что непонятно, кому это выгодно. С партнеров и начнут, а как же…
– Начнут с тебя, – сказала Анжелка. – С тебя, мамочка.
– С…с кого? – изумилась Вера Степановна; по лицу ее словно судорога пробежала, она хмыкнула и удивленно спросила: – С какой это стати?
Они смотрели друг на друга, слезы потекли по щекам Анжелки, она вытерла их ладошкой и сказала:
– Там знают, что это ты.
– Где – там? Ты что, рехнулась?
– Там, – сказала Анжелка, быстро запихивая Тимошу в ящик с игрушками. Даже девчонки из бухгалтерии говорили, что на них наехали Лихоборы.
– Это кто такое сморозил, Анжелка? – с нехорошим спокойствием спросила Вера Степановна. – С кем ты говорила из бухгалтерии?
На Анжелку вдруг повеяло ледяным холодком: каждое сказанное и несказанное слово падало на весы, а по следам слов, в глубине тяжелых бессонных маминых зрачков скакали черные всадники смерти и белые всадники жизни.
– С кем – ты – говорила? – Мамин голос гремел под черепной коробкой безжалостными раскатами.
Анжелка отрицательно помотала головой. Слезы вытекали из глаз, заслоняя ее от мамы.
– Успокойся, детка, – сказала Вера Степановна с интонациями опытного хирурга, – успокойся и выслушай меня внимательно. Я что, в чем-то тебя обвиняю? Мы что – враги, соперницы? Для кого я мудохаюсь, для кого тяну жилы из себя и своры народа? Только ради тебя и себя, ради нас с тобой. Нас двое ты да я – а больше никого на всем этом подлом свете. Может, я была тебе плохой матерью, мало с тобой цацкалась, за ручку не держала – зато теперь у тебя есть все, доверху, с пенкой. А то б сидели сейчас на пару в этой вот конуре, грызли сухари и презирали друг друга за убогую жизнь. Такая была бы затяжная любовь. Душевная. А сейчас на нас работают сотни людей, миллионы долларов. И не потому, что я такая умная, а потому, что так обломилось. На моем месте хотят быть тысячи, миллионы людей – и кто-нибудь да окажется, если сумеет меня спихнуть. Ты этого хочешь? Нет? Тогда объясни мне, кто распускает свой поганый язык, откуда идет эта сплетня – потому что, клянусь могилой матери, я не имею к этому взрыву никакого отношения. Ты слышишь?
Анжелка кивнула.
– Дымшиц? – спросила Вера Степановна.
Анжелка всхлипнула и тоненьким своим голоском призналась:
– Я ничего тебе не скажу, мама. Давай считать, что я ничего не говорила, а ты ничем не клялась.
– Что он тебе наговорил? – полюбопытствовала Вера Степановна с некоторым даже сочувствием.
– Я не общаюсь с Дымшицем, – раздраженно ответила Анжелка. – У меня достаточно друзей, не надо делать из меня дуру. Но с ним ничего не должно случиться, мама. Ни-че-го. Это и в моих, и в твоих интересах, ты же умная женщина, мама!
– Может, и умная, но ничего не понимаю, – призналась Вера Степановна. Может, все-таки объяснишься? При чем здесь я?
– Я тебе все сказала, – Анжелка вскочила, чувствуя удивительную легкость в теле, и, как на крыльях, выскочила из кухни собирать вещи. С непривычки от этой легкости ее слегка заносило, пока она набивала сумку, а впрочем, вещичек было немного, в основном шмотки и разного рода заначки – в пять минут она собралась и с дорожной сумкой вышла в прихожую, а мать сидела на кухне чугунным изваянием и смотрела в окно.
– Квартира твоя готова, так что я тебе ничего не должна, – сказала Анжелка ей в спину. – А ты Владимиру Николаевичу должна зарплату и премиальные. Не обижай его – он тебе еще пригодится.
– Я пока что тебя с работы не отпускала, – не оборачиваясь, ответила мама. – Сдадите послезавтра квартиру – будут вам и зарплаты, и премиальные. И чтоб энциклопедия была, и расписка от старушки – все как положено.
Анжелка подумала, потом запихнула в баул свою холщовую сумку.
– До свидания, мама, – сказала она.
– Пиздуй-пиздуй, – откликнулось изваяние.
С этим напутствием Анжелка и выскочила в июньскую ночь, под ласковый дождик, замывающий все дорожки в прошлое.
6
А у Дымшица было так: вернувшись с Каннского фестиваля, он узнал от партнеров, что на «Росвидео» попытался наехать некий авторитет Кондрат, он же для окормляемой братии Сергей Лексеич. Наезд был обставлен настолько фарсово и нелепо, что скорее позабавил, нежели обеспокоил компаньонов Тимофея Михайловича. По их оживленным ироническим пересказам – приехал с двумя быками на «лендровере» мужичонка, одетый на скорую руку в лучших салонах коньковской ярмарки – худой, но с брюшком, серый и неприметный, как вошь, – приплелся в директорат и начал вешать компаньонам лапшу на уши про черный передел, надежную крышу и себя, любимого, какой он, Кондрат, выдающийся и какой он крутой Кондрат, как выгодно с ним дружить в мире, где все подверстано под одну крышу, и с ходу в продолжение темы предложил поделиться с братвой четвертью акций. На деликатный вопрос компаньонов, какую братву имеет в виду Сергей Лексеич, последний недвусмысленно дал понять, что имеет в виду братву долгопрудненскую; ему объяснили, опять-таки в очень корректной форме, что он определенно ошибся адресом, после чего попытались сплавить на шефа безопасности для прояснения деталей и профессионального согласования позиций, но тут Кондрат поскучнел, огорчился, что ли, на душевную черствость и пошел восвояси, пообещав заглянуть как-нибудь в другой раз через недельку. Вы тут подумайте, посовещайтесь, сказал он напоследок. Компаньонов чуть кондратий не хватил со смеху, но ничего, сдержались, пообещав вникнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64