— «Семьдесят долларов в месяц? Ты что, больной? Как такой мизерной суммы может хватить? Ха-ха-ха! Впрочем, отлично. Значит, поможешь?» — а сам про себя, наверное, подумал, что с дураком общается: деньги-то только ему достанутся! «Да». — «Завтра у нас премьера — “Лебединое озеро” Юрия Григорьева. Его друг или спонсор притащит двух лебедей. Ха-ха-ха, конечно, не натуральных! Металлические каркасы в форме лебедей, выложенные хризантемами, астрами и розами. Цветочные корзины и букеты каждый день на спектакли тащат. А полутораметровых лебедей, и в них около двух тысяч цветов, — такого подарка я за двадцать лет работы ни разу не видел! Привезут их на грузовых “Газелях”. С начальством уже договорились. Администрация без магарыча вопросы не решает. А кто у нас не любит левый доход? Ха-ха-ха! Разгрузим “Газели”, через люк втащим цветочных лебедей в арьер, а в конце спектакля выставим на авансцену. Таков весь наш халтурный труд. А в зрительном зале — шквал аплодисментов! В финале великого балета — огромные цветочные лебеди. Красиво! Великолепно! Григорьев семь лет не входил в Большой театр. Интриги Василькова кругами разошлись по всей Москве, больно ранили великого маэстро. Так что завтрашнее событие, рыжий, огромное! Он — уникальный мастер! Хореограф номер один в мире! Как Пеле в футболе, как Льюис в боксе, как Патриарх в религии, как Каспаров в шахматах — так Юрий Григорьев в балетном искусстве. Слышал?» — «Услышал!» — сказал я. «Согласен во славу Григорьева поработать?» — «Я уже дал согласие, — бросил я, а про себя усмехнулся: — О гонораре забыл. Не вспоминает больше. Да, все они такие. Чему тут удивляться!» На следующий день около пяти вечера, за полчаса до начала работы на сцене, пришел я в театр. Прямо с порога налетает на меня вчерашний коллега с четко прорисованным пробором и орет во всю глотку: «Ты что меня подводишь? Пообещал вчера, а сам опаздываешь? Клиенты ждут. Где тебя носит?» — «Вы мне о времени ничего не сказали», — отвечаю я. «А что говорить? Не новичок, сам должен знать, что в Большом замечательный праздник. Все билеты раскуплены. Толпы народа штурмуют вход в театр». «Что я должен знать? — про себя усмехнулся я, глядя на его задиристое лицо с мелкими чертами. — В его физиономии проглядывают черты новорожденного. Это первый признак недоразвитого ума. О чем мне с ним говорить? Я-то с людьми редко общаюсь. А он к тому же лишь выглядит, как homo sapiens; на самом деле его незначительный интеллект роднит его с неандертальцами». Впрочем, мои чувства никогда не выходили из повиновения, я всегда сохранял спокойный, даже несколько безразличный вид. «Пошли быстрее», — потребовал он. Через люк я спустился во двор к водителям «Газелей». Мы выгрузили лебедей и стали втаскивать их на пандус. Через сорок минут премьерные презенты уже стояли за кулисами. Я не обращал на них никакого внимания. Впрочем, безразличие к картинам внешнего мира, к эмоциям моих коллег по цеху, пренебрежение ко всему окружающему я никогда не выказывал открыто. Не то чтобы я чего-то опасался, — просто деликатность cosmicus диктовала линию поведения. Но рабочие сцены и танцоры охали от удовольствия. Они считали эти цветочные фигуры шедевром! Я занялся декорациями. К первой картине, «Вальс», работы было немного: надо было притащить два трона для королевской четы и кресла для свиты, выставить стол, кубки, подсвечники, спустить мягкий задник, установить обшитый фанерой, задрапированный грот. Часы пробили семь вечера, и балет «Лебединое озеро» начался. На время первой картины я был свободен. Чтобы найти убежище для одиночества, я опять поднялся на третью галерею, растянулся на спине и стал слушать музыку гения человеков Чайковского. Я слушал эту замечательную музыку и думал, что она написана не для балета, она создана путивльцем для исхода людей. Эта музыка была как гимн прощания. Именно под ее звуки homo sapiens должны будут навсегда исчезнуть из реального мира. Но тут совершенно другая мысль взбудоражила меня: «Может, они должны исчезнуть всего-навсего из сознания? Просто так, пропасть из моей головы. Улетучиться! Их — нет! Если я не стану о них вспоминать, то они не возникнут в мыслях. Они просто перестанут существовать. Ведь для червей, бабочек и трепангов люди не существуют. А почему для путивльцев должны существовать человеки? Мне не так важно, живы они или нет; главное, чтобы их не было в моем сознании. Чтобы я не видел, не слышал, не ощущал их присутствия!» Потом еще одна мысль, совсем простая, заставила меня усмехнуться: «А если лишиться слуха, зрения и стать немым? Весь космический мир уместится лишь в моем сознании. Я перестану контактировать с их видом, он не будет больше для меня существовать. Ведь я не вижу ультрафиолетовые и гамма-лучи, без микроскопа я не способен разглядеть актиномицеты, бактерии и споры. А почему я должен видеть и чувствовать кроманьонцев? Ломать себе голову над их усовершенствованием, судьбой? Разве мы не можем существовать в параллельных мирах? Я ведь не думаю, как изменить муху? Кстати, а почему бы и нет? Ведь из мухи, моркови, гриба можно сотворить нечто разумное. Может быть, более разумное, чем из людей. Ведь кроманьонца отличает от всех других живых существ лишь пять процентов генов, свинью — четыре, а крысу — всего три. Так из кого же лепить путивльца? Еще не однозначно, что из человеков, вполне возможно, что из крыс или свиней. Или сотворить букет из лучших генов homo sapiens, крысы и свиньи? Вот еще тема для размышлений. Но бог с ними!» В этот момент неожиданная мысль застала меня врасплох: «А что если непримиримость к близко соседствующему биологическому виду — чисто российский феномен?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62