Она ушла из конторы. Ушла обиженная, согнутая, прибитая.
Кирилл всю ночь провалялся в постели, не закрывая глаз. Он ругал себя за малодушие, за боязнь и под конец решил, что как только займется день, – он пойдет к ней, расскажет, почему так грубо обошелся с ней. Утром он старательно вымыл лицо, уши, надел даже новую рубашку, хотел прицепить значок члена ЦИКа, но засмеялся, решив, что со значком да в новой рубашке он совсем становится похожим на деревенского жениха.
– Ты к обедне, что ль, наряжаешься? – пошутила Улька, обнимая его. – Куда это ты, красавчик?
– Сегодня из города шефы должны приехать… Шефы, – соврал он. «Фу, зачем это я вру?» – и отстранил Ульку. – Нет, ты меня не целуй: у меня, видно, грипп – голова болит… а он липкий, через слюну передается.
– А я тебя ночью целовала, – забеспокоилась Улька, вытирая губы.
– Не умрешь, – обрезал Кирилл. – Не умрешь, слава богу, крепка дубинушка, – крикнул он и вышел из комнаты.
Из парка он вернулся сутулый. В парке он узнал от Груши, что Стешка еще в ночь уехала в Алай, к Маше Сивашевой, и теперь ему не дождаться, когда Стеша посмотрит на него так же, как там, на дне лодки…
Он раздраженно отдал распоряжение, чтобы в Алай, «на завоевание сел», послали Николая Пырякина, Шлёнку – в Широкий Буерак, на Бурдяшку, а себе взял Никольское.
Ячейка – а ячейка состояла из четырех лиц: Богданова, Давыдки Панова, Николая Пырякина и Кирилла – запротестовала, рекомендуя в Широкий Буерак Захара Катаева.
– Что? – оборвал Кирилл. – На Бурдяшке голь перекатная. Если туда я поеду или Захар – нам не поверят: вы-де и до коммуны жили ладно. А вот пошлем туда Шлёнку: он от них ушел в коммуну, с ними когда-то жил, а теперь и лучше ест, и чище одевается, и умнее.
– Может, мне, Кирилл Сенафонтыч, это повесить? Вот сюда, – серьезно проговорил Шлёнка, показывая рукой на горло. – Эту тряпочку… как называется… галстук…
– Вот еще! – Кирилл недовольно рассмеялся и, садясь верхом на лошадь, добавил: – Ты это брось. А вот что: знаешь, как диких слонов приручают? Их загоняют в огромную калду, а потом к ним подпускают ученых слонов, те их и уговаривают.
– Это ты меня слоном?
– Не обижайся: лучше быть ученым слоном, чем балбесом. Ты сделайся крепким, как дуб, – чтоб ни одна пиявка не впилась в тебя. Ты ведь ныне не Шлёнка, а Василий Брусков.

Звено восьмое
1
Дни бежали – тревожные и буйные, как степной ветер. Собирались мужики в соседних селах, спорили с утра до позднего вечера и, расходясь, просили Кирилла:
– Повремени, пожалуйста, годок-другой…
– Ну, что тебе больно приспичило?
Кирилл не отступал, хотя на торфянике уже работало достаточное число людей. По плану они предполагали в течение месяца вывезти на завод сто тысяч пудов торфа, а вывезли триста тысяч. Оказалось, каждый за этот месяц выгнал тройную норму. Хорошо у них было и в поле. В поле из земли таращился турнепс и зеленело просо. По определению Богданова, турнепс должен был дать пять-шесть тысяч пудов с каждого гектара, и под турнепс готовились длинные канавы, похожие на братские могилы, а под ботву – простые, придуманные Захаром Катаевым, силосные башни. Давыдка же скупал на базарах молодой скот, главным образом волов, и ставил их на откормку в широкие кошары, сделанные из фанеры. Это предприятие оказалось одним из выгоднейших для коммуны: средства на скупку скота были отпущены из области рабочим кооперативом, коммуна должна была вскормить скот, отправить его на убой и за это получить определенный процент – за год тысяч пятьдесят – семьдесят. Кирилла даже пугало – деньги к ним валили со всех сторон. Недавно Птицесоюз отпустил им огромную сумму на разведение кур, гусей, уток. Богданов срочно заложил инкубаторы, отобрал у всех коммунаров кур и глиняные постройки старого дома занял под курятник. Коммунары же переселились в новый дом, уставили квартирки новыми кроватями – и вдруг стали замечать грязь: бабы мыли окна, мели двор, посыпая его песком. А дедушка Катай разбил посередь двора клумбу, насадил цветов и заставил ребятишек поливать и караулить их. Новые коммунары, во главе с артелью Захара Катаева, продали в деревне свои халупы и на вырученные средства заложили двухэтажный, из сосновых бревен, дом. Все шло как будто хорошо. В коммуне стал раздаваться смех, появился задор: каждый, работая, радовался тому, что живет и работает в коммуне. И Кирилл мог бы быть опять довольным, мог бы успокоиться, но то, что крестьяне окружающих сел упорно не шли в коммуну, расстраивало его еще и потому, что он не отыскал основной причины их упрямства. Поэтому он сегодня и заехал в Широкий Буерак. Перед тем он побывал в Алае, в районном исполнительном комитете, где как член ЦИКа проверил работу. Рик уже готовился к осенней посевной кампании, составлял планы.
– Вот, – говорил предрика Шилов, – только составили план – и опять ломай. Составили, указали, что коллективизировано у нас население на три процента, а ты там поднялся и все сломал: гляди – еще семьдесят три артели организовались, теперь у нас коллективизированы сорок восемь процентов. Ты, хоть и член ЦИКа, а согласуй с нами, с планами.
Кирилл на это только покачал головой и спросил:
– Что же вы думаете делать по посевной кампании?
– Семян чистосортных тысяч пять пудов нам надо завезти.
– Откуда?
– Откуда? Это дело не наше. Наше дело плановать, а там, в городе, лучше нашего знают – откуда.
«Бумага заела людей», – решил Кирилл.
С таким впечатлением он отправился в Широкий Буерак.
Оказалось, в Широком Буераке за лето две артели – артель бурдяшинцев и артель «Необходимость» – слились в одну артель «Самосила».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85