– Давыда, отца! Ты разве не в девичьей спишь?
– Нет, – Феня игриво засмеялась. – Прогуляла долго, вот и не пошла туда.
– Жениха ищешь?
– Мой жених, не родясь, умер. – Феня опять засмеялась и скрылась за занавеской.
На крыльце появился встревоженный Давыдка.
– Ничего особенного, – успокоил его Кирилл. – А вот что: сними, пожалуйста, с резки торфа Ивана Штыркина и всю его партию… и поставь на молотилку. Пусть хлеб молотят. Там не побежишь и не отстанешь: машина – она приведет человека любого в норму.
– А ведь сорвем работы на карьере. За кем гнаться будут? – еще не понимая Кирилла, запротестовал Давыдка.
– Ничего, дядя Давыд. Хуже будет, ежели он подохнет на болоте. Уговори, пожалуйста, его, сделай это для меня.
– Хорошо, сделаю, – тихо проговорил Давыдка. – Сделаю. Только зачем это? Канитель одна.
Конечно, и Кирилл понимал, что это только канитель одна: снимут Ивана Штыркина, но ведь не снимут всего того, что заставляет гнаться за целкашом. Вместо Ивана Штыркина появится какой-нибудь другой Иван.
3
У конторы висел написанный вопреки решениям совета коммуны приказ:
ОТНЫНЕ ВСЕ РАБОТЫ В КОММУНЕ ПРОИЗВОДЯТСЯ НЕ БОЛЬШЕ ДЕСЯТИ ЧАСОВ В ДЕНЬ. НАЧИНАТЬ – В 6 ЧАСОВ. В 12 – ПЕРЕРЫВ НА ОБЕД, В 4 ЧАСА КОНЧАТЬ. ТЕХ, КТО НЕ ПОДЧИНИТСЯ ЭТОМУ ПРИКАЗУ, СНИМАТЬ С РАБОТЫ, ШТРАФОВАТЬ.
Председатель совета коммуны «Бруски».
Кирилл Ждаркин
Там, где нужно, ввести две смены.
Кирилл Ждаркин
Приказ был написан от руки, второпях, и не сразу дошел до сознания коммунаров. Только потом, когда Николай Пырякин растолковал его смысл, он поразил всех.
Первым восстал Иван Штыркин. Обиженный еще и тем, что его сняли с торфоразработки и поставили на молотьбу хлеба, он, сухой, вытянутый, с дрожащими руками, как у пропойцы, – подтягивая сползающие штаны, протестовал бессильным голосом:
– Никто воли не имеет праву командовать нами. Мы не овцы там и не зайцы. Хочу – работаю, хочу – лежу.
Откуда-то вылетел и завертелся около Чижик, вслед за ним высыпали, как тараканы от пара, его родственники, за ними побежали члены бывшей артели Захара Катаева… и в течение нескольких секунд двор коммуны заполнился толпой серых, изможденных людей.
– Смотри, смотри на лица. – Кирилл сдернул Богданова со стула и показал на толпу во дворе. – Разве ты не видишь – у каждого в глазах смерть… Смотри, все они похожи на стадо очумелых коров.
– А ты видел такое стадо? Безумствуешь! – крикнул, стараясь перебить гул толпы, Богданов. – При большой стройке есть всегда жертвы, а ты хочешь все строить беленькими ручками. Ты знаешь, когда брали Перекоп (ты там в это время был), сколько положили красноармейцев? Думаешь, так вот, попивая чаек, решились на такое дело?…
Слова Богданова на первое время как-то успокоили Кирилла. Они укрепили в нем мысль, что он стоит на верном пути и делает то, что приказала ему партия. Но в то же время он вовсе не хотел, чтобы все коммунары к зиме ползали на карачках, как Иван Штыркин.
– Этот Иван… если бы ты видел, как он поднимается по утрам. Жутко! Ведь это же урод. Пойми.
– Раскис, как девица на выданье?
– А ты видел девицу на выданье?
– Как и ты чумных коров. Ты вон слушай – шумят как.
Во дворе гоготала толпа. Этот гогот напоминал Кириллу сначала гусиный садок, где тысячи гусей, сидя партиями в клетках, беспрестанно гогочут, оглушая окрестности. Но через миг Кириллу вспомнилось другое – базарное торжище и самосуд над конокрадом.
Вот вскочил на бочку Яшка. Выкрикивает: «Всех коммунаров здесь хотят сделать послушными, как забитых жен!» – да, он так и выкрикнул: «как забитых жен», и еще добавил, что коммуну пришедшие со стороны люди превратили в имение помещика Кирилла Ждаркина.
Кирилл выбежал из конторы и, расталкивая локтями коммунаров, пробрался к бочке. Яшки «а бочке уже не было. Заметя Кирилла в дверях конторы, он спрыгнул и зарылся в толпе.
Кирилл стоял на бочке, и все перед ним молчали.
«Не сладишь… с ними сейчас не сладишь», – подумал он и перепугался этой мысли. «Чепуха!» – подбодрил он себя и крикнул:
– Будет так, как сказано в приказе. Вы можете меня переизбрать, выкинуть из коммуны, но пока я стою у руля коммуны, будет так, как сказано в приказе… В этом я даю голову на отсечение.
Кто-то проворчал:
– На кой она нам… дерьмо такое.
– А вот если у меня голова дерьмо, – подхватил Кирилл, радуясь уже тому, что кто-то прорвал молчание, – если она у меня дерьмо, тогда не держите меня… снимите. – Он был уверен – ни у кого не поднимется рука голосовать за снятие его – и напирал: – Если я не годен, вы должны немедленно же выкинуть меня из коммуны, предать суду. Нельзя допускать, чтобы вами управлял человек с дрянной, пустой головой… А я… вот такой человек… я не могу смотреть на то, когда коммунары, в погоне за целковым, заживо себя хоронят.
– Ты хоронишь, ты! – И Яшка потряс кулаком: – Ты сосешь из них кровь… Ты в грязь затоптал Степана Харитоныча. Это тебе даром не пройдет.
– Врешь! – перебил Кирилл и побледнел, видя, как Иван Штыркин сдернул приказ и, разорвав его в клочья, бросил над головами коммунаров…-
И Кирилл остался один.
Работы вновь закипели на торфянике, на поле, по выделке брусков из красного камня, на стройке беконного завода и двухэтажного дома, на закладке новой мощной мельницы, и даже Захар Катаев с еще большим рвением, думая угодить Кириллу, принялся за посев озимого клина. Все работали так же – с самого утра и до позднего вечера, до костров, затемно ужинали в столовой и, как мореные мухи, расползались по комнатам, по баракам, по шалашам.
Система, внедренная Кириллом во все уголки хозяйства, восстала против него же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85