Теперь – на работу.
– Вот и хорошо, – Кирилл обрадовался не тому, что она идет на работу, а тому, что она сдала сына в детский дом. – И разговор теперь прекратится. А то ропот был: председатель, а сына держит дома.
– Скучно! – Улька потянулась.
– Поди погуляй.
– С кем? Одной скучно.
«Начинается, – подумал Кирилл, – сейчас взорвется», – и промолчал.
– Сроду ведь одна.
– А ты подцепи кого-нибудь.
– Разве я тебя на кого сменяю? – Улька обняла и поцеловала его в нос. – Весь ты мне родной… мученик. Измотался, сединки уж на висках появились…
Она была слишком ласкова, слишком возбуждена и не смогла скрыть от Кирилла какого-то другого чувства. Она, будто бы как и всегда, ласкала его, но в ее ласке он почувствовал, – а может быть, это ему просто показалось, – неискренность, и он отвел ее руку от себя.
– Устал я, – серьезно проговорил он, сдерживаясь. – Знаешь, что идет в хозяйстве? Меня могут снять.
– Снять? Как это снять? Чай, тебя партия поставила. Снять! Кто это может?
– Правда, ступай-ка погуляй последний денечек, – проговорил он, вкладывая совсем другой смысл в эти слова, и, сев за стол, вынул из ящика тетрадку. – Ступай, а я попишу…
Улька ушла, и Кирилл забыл о ней.
4
В полдень Кирилл, решив сломить упрямство коммунаров хитростью, вышел из комнатки, направился в конюшню, чтобы оседлать лошадь и ехать в поле – на торфяники, как вдруг он увидел: из Широкого Буерака по дороге двигается группа мужиков и баб. Впереди всех – сияющий Шлёнка, а рядом с ним ползет Епиха Чанцев.
– Что такое? – крикнул Кирилл, пристально рассматривая широковцев.
– А вот веду… в коммуну… делегады.
– Не делегады, а делегаты, – поправил Кирилл, хотя исковерканное слово ему очень понравилось. – Делегаты… Ну, что ж, просим милости.
– Смотреть, – начал Епиха. – Показывай нам, Кирилл Сенафонтыч, что у вас тут есть самое сладкое.
– Веди в столовую. Пускай сначала поедят, а там и хозяйство глядеть будут.
Делегаты отправились в столовую, а Кирилл сел на лошадь и тронулся в поле. Он еще не успел пересечь участок клеверища, как со стороны Винной поляны раздались заглушённые крики, затем оттуда показалось несколько бегущих людей, и какая-то непонятная ему весть молниеносно разнеслась по «Брускам»: люди, бросая работы на торфянике, на постройках, на скотном дворе и сбиваясь в толпу, понеслись следом за Кириллом на Винную поляну.
«Бить хотят. Неужели меня бить?» – мелькнуло у него и, стегнув плеткой коня, он помчался, взвихривая по дороге пыль, на Винную поляну. Через несколько минут он уже стоял на току у огромной молотилки. Событие, которое совершилось несколько минут назад у молотилки, чуть не свалило его с ног. Он закачался от неожиданного сильного удара и, зажмуря глаза, еле сдерживая стон, отвернулся и заскрипел зубами.
У молотилки на соломе лежало нечто, похожее на человека, но руки у него вырваны из плечей, лицо смято, а лобный череп сорван и завернут на затылок.
Захар Катаев рассказал Кириллу то, что и без слов было ясно: Ивану Штыркину показалось, будто задавальщики плохо подают снопы в молотилку. Он забрался сам на подмостки и, ругаясь, сунул сноп в пасть молотилки, промахнулся – попал рукой в барабан, растерялся, хотел второй рукой помочь, задержать правую. Через секунду – крик, и молотилка отбросила Ивана.
– Жадность. Неужели вот вам всем нужно было, чтобы Ивана измяла молотилка, нужно было, чтобы… понять, чтобы… Эх! – обращаясь к сбежавшимся коммунарам, тихо проговорил Кирилл, понимая, что он говорит весьма путанно, что сейчас надо во что бы то ни стало повидаться с Богдановым. – Где Богданов? – спросил он Захара.
– Туда пошел давеча, – Захар махнул рукой по направлению к Сосновому оврагу, принимая от Кирилла поводья. – Пешечком хочешь пойти? – спросил он, сам не зная для чего.
– Угу, – буркнул Кирилл. – Уберите его… Как его… Ивана.
Кирилл шел, опустив голову, чувствуя какую-то тяжесть во всем теле.
«На руку. Всякой сволочи на руку. Понесут теперь… трепать языками… Ах, дурак я, дурак! Надо было сразу отправить Ивана в больницу… Черт лохматый!..» – обругал он Богданова за то, что тот не поддержал его.
Кирилл поднял голову и дрогнул. Он стоял на берегу Соснового оврага, на месте, откуда первый раз увидел под нависающей глыбой примятую траву – лежанку. Он тогда понял, что спугнул пару молодых, наслаждающихся… Он тогда сам убежал от оврага… И вот теперь вновь стоял на том же месте, а под нависшей глыбой, удобно прикрытые от посторонних глаз, спали Богданов и Улька. Богданов раскинул руки, похрапывая, похожий на здоровяка-ребенка, а Улька, положив свою полурастрепанную голову рядом с его головой, спала, чуть согнувшись, закинув в сторону ногу. Подол платья у нее вздернулся, оголяя белые икры.
Кирилл решил, что это ему мерещится, что это, как называла Маша, галлюцинация. Он отвернулся, посмотрел назад, – далеко на Винной поляне серела толпа коммунаров, оттуда несся гул. Затем он посмотрел в сторону коммуны – там мертво: все убежали к мертвому Ивану Штыркину. Да вот и он, – он посмотрел на себя, – на нем серая рубаха, та самая, которую он сегодня надел… И он еще раз поглядел на дно оврага…
– А-а! – он захлебнулся криком и, выдирая из берега огромный, со светлыми, блестящими, как сталь, боками камень вскинул его над головой. «Это же не всерьез… это же ты не всерьез!.. – Но камень уже висел над ним, и он, метясь в Богданова и Ульку, представлял себе, как они сейчас с раздробленными черепами забьют ногами по траве. – Сволочи… около меня… на моей шее!»
И тут пришла нелепая мысль. Он вспомнил читанную когда-то давно, еще в детстве, книжку о том, как разъяренный муж, застав спящими свою жену с любовником, разбудил их и казнил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85