Ну, я научился не задавать слишком много вопросов и сказал себе: «Ладно: у него в холодильнике стоит лекарство от рака».
Чертовски хотелось убраться с кладбища, и такая возможность представилась в виде мчавшегося прямо на нас пикапа, нагруженного садовыми инструментами.
Шофер остановился рядом с моей машиной, медленно вылез из кабины, взглянул на мой капот, на меня. Я едва видел его против солнца. Он кивнул. И я тоже.
– Тут нельзя ставить машину.
– Понял. Просто хочу, чтоб вы знали, слово нацарапал не я.
Азель отвернулась от мертвых. Я знал, что надвигается – жизнь.
– Мы можем ставить машину там, где пожелаем.
– Нет, мэм, тут нельзя ставить машину, на капоте которой написано «ЖОПА».
– Не он его написал.
– Именно так он только что сказал.
– Тогда мы имеем право здесь ее поставить.
– Нет, не имеете.
– Ладно, Азаль. Сейчас мы уедем.
– Я пока никуда ехать не собираюсь. Пусть этот тип идет в задницу. Черт возьми, мы можем поставить машину там, где пожелаем.
– Леди, нельзя ставить посреди кладбища машину с непристойной надписью.
– Почему, мать твою?
– Потому что здесь кладбище.
– Знаю, что долбаное кладбище. Тут лежат моя мать, отец, бабка. Им глубоко плевать, что нацарапано на капоте машины.
– Азаль!..
– Пускай эта задница катится к чертовой матери.
– Слушайте, – сказал шофер, – может, мне вызвать полицию? Не хотелось бы.
– Ну, давай, вызывай, – разрешила Азаль. – Нет никаких законов против парковки машины с ругательным словом.
– По-моему, должны быть, – вставил я.
– Ну, тогда пусть звонит. Мне на это дерьмо наплевать.
– Хорошо, – кивнул он.
Пошел к своему пикапу, направив его к залу для посетителей.
– Поехали, – сказал я.
– Я еще не закончила.
– Помолишься в машине.
– Никуда не поеду.
– Поедешь. Пошли. Садись в машину, или я тебя здесь оставлю.
– Давай.
Точно так же, как в прежние времена, только раньше ключи всегда были у нее, поэтому я тащился за ней. Я включил мотор, опустил стекло со стороны пассажирского сиденья.
– Садись.
– Нет.
– Садись, Азаль!
Она пошевелила губами – нет. Я подал машину назад, но не смог. Не хватило… не знаю чего, но не смог.
– Поедем, пока не приехали копы.
Она зашагала к машине.
– Отвези меня домой.
– Хорошо.
– И он тоже сказал: «Хорошо».
– Хорошо.
За нами по кладбищу поднималась пыль. Я представил себе прицепившийся к выхлопной трубе хвост из скелетов, большие берцовые и бедренные кости, черепа, подпрыгивавшие и катившиеся в пятидесяти футах за автомобилем. Мог только пожелать, чтоб один из них принадлежал моей матери, не родной, а другой. «Другой» ее называла Азаль еще в средней, а потом в высшей школе, в которой до сих пор училась, на что я легко поставил бы десять тысяч долларов. Изучала философию, точней, феноменологию женской иероглифики. Какое-то дерьмо собачье. Очень искусно ткала свой ковер, причем нити ложились так плотно, что свет сквозь них не просачивался, иллюзия всегда сохранялась. Я вновь вспомнил, почему любил ее и ненавидел. Неразгаданная Азаль стояла где-то между Дурочкой и Другой. Даже тогда я себе говорил: «Не докапывайся. Это пустыня. У тебя нет карты».
– Как идет учеба?
– Через год закончу. Много пропустила после печальных событий.
– Наверняка наверстаешь.
– Я отлично успеваю.
Она была не одинока, что тоже доводило меня до белого каления, иссушая в жару. На память пришли литании в барах, где я тысячу раз проводил свои старые религиозные церемонии после подобных случаев.
Напивался, звонил Азаль из автомата, но мы никогда не выходили из тупика, не говоря уже о заключении перемирия. Я рывком вешал трубку, еще выпивал, вновь звонил. Она все сильней злилась. В конце концов я тащился домой, ждал ее возвращения оттуда, куда она упорхнула. Умирал в ожидании. Кто знает, куда отправилась. Может, вернулась к родителям, может быть, навещает одного из многочисленных «друзей» мужского пола. Выставляла мне подозрительные условия, например, предлагала пойти в гости, прикинувшись, будто мы с ней не пара. Жизнь с Азаль была очень похожа на пьянство: чем больше дерьма она преподносила, тем больше я его принимал, отказываясь понимать, что она со мной делает, постоянно повторяя себе, что дальше будет лучше.
Когда она сидела за рулем, можно было запросто поставить десять тысяч риалов, что скоро свернет, остановит машину, прикажет мне выйти. Я, как в ловушке, оказывался посреди какого-нибудь пригородного квартала, где не видно ни одного такси, автобусы ходят раз в два часа, а чтоб выйти из того квартала, требуются еще два часа. Однако на этот раз за рулем сидел я, мы ехали домой. Дым шел у нее чуть ли не из ушей – ту-ту-у-у, – поезд в любую секунду грозил сойти с рельсов. Она пыхала гневом. Наша пара составлена вовсе не на небесах.
Свернули на подъездную дорожку.
– Дальше что?
– Ты о чем это? Проваливай в задницу, счастливого пути.
– Даже переночевать не позволишь? На диване…
– Имеется в виду, на папином диване?
– Теперь это твой диван, Азаль. После смерти вещи меняют хозяев. Он хотел, чтобы диван достался тебе.
Она вылезла из машины. Я знал – хочет проверить, хватит ли у меня духу войти за ней в дом. Так я и сделал, хотя не потому, что духу хватило. Мне предстоял еще долгий путь, который я пока не осмыслил. За два дня проехал больше, чем за много лет. Дома поход в сортир представлял собой десятиборье. Здесь, в угаре, чувствуя, как под ногами дрожит земля перед следующим легким землетрясением, я нуждался в передышке.
Догнал ее у дверей, она их открыла, не говоря ни слова. Я вошел и упал на диван. Она села в кресло напротив меня, качая головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45