И вот она заходит в магазин, а я неподалеку выпиваю чашечку кофе, оставляя ее наедине с собственными грезами и сомнениями. Четверть часа спустя она входит в кафе, поначалу еще как-то неуверенно, но грациозно и даже непосредственно, как юный жеребенок. Потом ее глаза озаряются улыбкой, черты лица меняются, становятся мягче, после чего мы отправляемся в магазин, чтобы купить босоножки на высоком каблуке; она смеется, слегка покачиваясь. Чтобы заново научиться ходить, дама вынуждена держаться за мою руку, поэтому я рад ей помочь.
– Гм!
– Теперь-то вы все понимаете? Любопытно, правда? Но это сложно… Со старыми добрыми вдовушками проще. Им всего лишь требуется что-то для души.
– И что вы о них думаете?
– Летом мне как-то легче, чем зимой. Я всегда обращаю внимание на плечи. Сочные и гладкие – они словно тяготеют к земле, поражая своей цельностью. Морщинистые плечи чересчур безжизненны для моего искусства, а вот слегка углубленные, с впадиной – это подходит. Кроме того, я не устаю повторять: самое идеальное то, что напоминает по фактуре буженину.
– Все это слишком… технологично. Как-никак речь идет о людях.
– О людях, верно. Скорее о женщинах. Их я понимаю лучше всякой женщины. Средний возраст. Именно этот возраст, этот неблагодарный возраст внушает страх любой женщине. Мне кажется, госпожа доктор, вы тоже его страшитесь, хотя никогда в этом не признаетесь. Именно в этом возрасте женщины сходят с ума по нежному голосу продавщиц парфюмерных товаров, они непрестанно улыбаются, поражая своей всеобъемлющей молодостью, причем безжалостное освещение в магазинах не нарушает их душевного равновесия; впрочем, магазины не скупятся на рекламу, заставляя женщину, ту, что достигла нижней границы среднего возраста, выдавить: «Да, я хочу это». И вот уже она выходит из магазина с пакетом, с лакированным блестящим пакетом на цветном ремешке через плечо, в который сложены дорогие коробочки самых разных размеров и форм, глянцевые буклеты и проспекты. Едва оказавшись по ту сторону двери, она понимает, что внушенное ей выветрится на следующее же утро, а именно: надежда на то, что мягко рисующий объектив благостно обнимет лицо, что сладостный блеск разольется по дряблой коже, что засияет внутренний свет, еще раз оживив поблекшую уставшую маску. Я погрузился в чтение проспектов, в изучение прилагаемых к товару инструкций по применению и вполне освоил соответствующую терминологию – я профессионал. Я не говорю: «вы привлекательны» или подобные пошлости. Я говорю: весь ваш облик излучает безмятежную свежесть. У вас нежнейший цвет лица, гладкая кожа. Женщина пристально смотрит на меня, сначала недоверчиво, затем польщенная. Да, размышляет она, так и есть. А он это заметил, он – первый мужчина, который это заметил.
– Вас пугает возраст?
– Меня? Нет. В общем, да… Но в сущности, я никогда не был по-настоящему молодым.
– Расскажите о себе. Каким был ваш отец?
– Вы не шутите? Мой отец? Именно он? Какое он имел ко мне отношение?
– Ну ладно. Что вы ощущаете, когда думаете о женщинах?
– Женщины, женщины, о Боже праведный. Что можно сказать о том мгновении, когда пересохший язык приклеивается к гортани, когда больно от ощущения безысходности, что оказался в тупике, когда приходится долго принюхиваться, прежде чем дотронешься. Пахнет морскими водорослями, смолой и раздавленными бутонами, рыбой, гнилью, какой-то порчей… У меня кружится голова при мысли о том, что я мог бы дотянуться рукой, дотронуться пальцами, в бессильной злобе наблюдая за тем, как она крутит своим тазом, с каким нетерпением ощупывает себя, потому что я будто парализованный. Я пристально слежу за тем, как моя рука погружается в кожу, как шевелятся пальцы, как поблескивает ладонь, – это одновременно бессилие и влечение. Я чувствую, как мои мягкие руки медленно сжимают ее горло; мучительное сочетание аромата и тяжести. Руки так и тянутся навстречу этому жуткому чуду, я вижу все эти расточительно бессмысленные почки, розовые кромки и влажные завитки куска мяса; я обнюхиваю его, причем проделывал это задолго до того, как прикоснулся к нему; оно приближается к моему лицу, колышется, а внешняя оболочка поражает своей объемностью; я раскрываю рот, и в мое изумление вторгается отчаяние оттого, что мне постоянно все мало, как слепой и глухой я снова и снова стараюсь попробовать и отведать все… вот уж действительно обезумевший лемур маки…
– Гм! Вы что?! Я имею в виду с вами все в порядке?
– Вы разве не видите? У меня на глаза слезы навернулись.
– Как-то незаметно.
– Да вот здесь…
– Не поворачивайтесь, пожалуйста. Продолжим разговор. – Мы?
– Вы когда-нибудь были влюблены? Испытали большую любовь?
– Наверное, это вас очень интересует. Вы ведь женщина. Такая же, как и все другие.
– Вы когда-нибудь были влюблены?
– Видит Бог, да.
– Как вы с нею познакомились?
– Это имеет отношение к данной теме?
– Самое непосредственное.
– Хорошо. Она была музыкой. Откровенной музыкой. А я оказался абсолютно неподготовленным. Она рухнула на меня, как упавшее дерево. Я сидел на концерте и в общем-то рассеянно слушал игру струнного квартета. После антракта внезапно все переменилось. Я где-то забыл свою программку, и меня просто потрясло, когда зазвучала моя любимая музыка – фортепьянный квинтет Шумана ми-бемоль мажор. Но не произведение потрясло меня в тот вечер как не заслуженный мною подарок. Потрясение вызвал вид юной пианистки. Цветущая, пышная, с каштановыми локонами и сверкающими глазками на румяном лице, с жеманностью очаровательной и великолепно выдрессированной обезьянки, аппетитная и вся увешанная серебряными и золотыми украшениями, сравнимая разве что с роскошно оформленным кондитерским изделием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54