Краснохарев развел ладонями:
– Мариночка, этот изверг нас не жалеет...
Марина мило улыбнулась:
– Я сейчас займусь.
Краснохарев едва успел убрать палец с кнопки, как дверь распахнулась снова, уже шире, в кабинет вплыли три девушки из столовой, расставили по столу подносы с гигантскими растегаями, ватрушками, гамбургерами и биг-маками, а сама Марина внесла бурно кипящий кофейник.
Мне есть не хотелось, но когда посмотрел на эту роскошь, ощутил, как в животе заворочалось нечто голодное и хищное, под ложечкой громко и бесстыдно квакнуло.
– Вообще-то министрами жить можно, – заявил бодро Коган. Он первым ухватил толстенную ватрушку, вгрызся в роскошный поджаренный бок. – Хоть и повесит потом... бесчинствующая толпа... м-м-м, какая прелесть!.. но хоть поедим всласть!
Яузов торопливо налил себе кофе, опытным взглядом военного оценив, что бигмаков хватит на всех, а кофе надо глотать, пока Кречет не вернулся, пробурчал:
– Поедим... Глядя, как едите, сразу видно, почему страна голодает. Небось, всю Сибирь уже приватизировали?
– Почему... Сибирь? – удивился Коган.
– Ломоносов, наш великий предок сказал, что богатства России будут прирастать Сибирью, – сказал Яузов значительно.
Коган поперхнулся, то ли из-за непомерно большого куска, что пытался проглотить по чисто профессиональной привычке, то ли, что военный министр цитирует классиков, а министр культуры разрабатывает планы вторжения в Чечню.
Огромный бигмак, с виду разве что бегемоту в пасть, смялся в моей ладони до толщины блина, свежего и пахучего, а когда мои зубы... пусть и металлокерамические, но все равно мои, вонзились в сочную пахнущую плоть, где ровными рядами затаились тонкие пластинки котлет, пикантного сыра и хрустящих веточек салата, то к стыду своему ощутил, что жить все равно хорошо, хоть и неизвестно, что ждет на выезде из кремлевских ворот: пуля снайпера или заложенная поблизости мина с направленным действием.
Рядом красиво и элегантно ел Черногоров, аккуратно отхлебывал кофе. Он все время помнил, что каждое наше слово и движение записывается как минимум с трех позиций, а потом специалисты проанализируют не только слова, но и мимику, паузы между фразами, движения рук, язык поз... По крайней мере, так было при предыдущем президенте.
Забайкалов с биг-маком в руке и чашкой дымящегося кофе в другой, выбрался из-за стола, неспешно начал передвигался вдоль стены с мониторами. Все работают, везде по большей части новости, часто вылезает клоунада или реклама, Забайкалов морщился, взял бутерброд в зубы, а свободной рукой ухватил пультик, пощелкал. На экранах пошла яркая чужая жизнь. Правда, в преклонении перед Западом не обвинишь, у министра иностранных дел свой профессиональный интерес, а чужеродные гамбургеры жрет не он один, у славянофила Коломийца за ушами вовсе стоит треск.
Отворилась дверь, Кречет вошел как входит смерч, что гонит за версту перед собою волну сжатого воздуха и стену из шаровых молний. Министры замерли кто с чашком возле губ, кто в бутербродом в зубах.
Ноздри президента раздувались как у зверя, почуявшего запах свежей крови. Он швырнул на середину стола не по-президентьи толстую папку, у Первого должна быть самая тонкая, рухнул в кресло так, словно сзади ударили под колени.
– Все жрете? – спросил он горько. – А там меня самого чуть не сожрали.
Коломиец спросил участливо:
– Тяжела жизнь отца нации?
– Противно, – огрызнулся Кречет. – Я думал, люди, а явилась делегация от лакеев!
– Лакеев?
– Да, целая партия лакеев и холуев!
Он тяжело опустился в свое кресло, жестом показал, чтобы продолжали, он сейчас снова вернется в наш мир.
– Что-то случилось? – спросил непонимающий Коломиец.
Кречет отмахнулся, но перехватил устремленные на него украдкой взгляды всего кабинета, прорычал:
– Приходили эти... которым то памятник царю воздвигнуть, но переименовать Москву в его честь, то назвать высший орден России орденом Николая Второго Мученика! Холуи чертовы! Хоть один бы возмутился, что большевики не только этого дурака и пьяницу расстреляли, но и лучшего поэта России, Николая Гумилева поставили к стенке! И тысячи светлейших умов – ученых, поэтов, музыкантов, изобретателей предали смерти! И что сорок миллионов вообще народу истребили в бессмысленной гражданской и в лагерях! Так нет же, им только царя жалко. Мерзавцы...
– Только ли они? – спросил я. – Церковь так вообще возвела его не то в сан святого, не то мученика. Только за то, что царь. Не за заслуги, а как собаку – за родословную...
Сказбуш возразил:
– Какой же он царь? Сам же отрекся от престола. Стал просто гражданином Романовым. Через полтора года расстреляли именно Романова с семьей, а не царя. Эти ж тупари и наступающий двухтысячный год упорно считает началом двадцать первого века!
Общество убогих, вспомнил я тоскливо, у которых амбиции непомерно выше их умственных данных, на днях с помпой создало Высшее Дворянское Собрание. Объявило себя выше и лучше других людей на том основании, что у них, как у породистых собак, родословные. Все это прошло по телевидению как непомерный праздник. Чуть ли не как девятисотлетие Москвы. Конечно, родословные дерьмовые, но по крайней мере записанные, в то время как у других собак... тьфу, людей, пусть те куда выше по породе, такие записи не велись, и в это общество обиженных природой им доступ, так сказать, закрыт.
Всяк жаждет выделиться, черт бы побрал эту вообще-то неплохую черту. Жаждет показать себя лучше, сильнее, умнее. Нормальное человеческое свойство... да и не только человеческое, всякой рыбе, оленю или даже червяку свойственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20