Сын байсунского казия увидел, что хитростью и обманом не подойдешь к этой старухе; он никак не предполагал в ней такого ума и проницательности.
Поэтому он сказал серьезно:
- Это не лживая бумага.
Справедливость твоей власти и заботу о подданных еще надо проверить. Оттого, что ты говоришь «халва», во рту сладко не будет.
- В воззвании надо это сказать
— А раз надо, значит, и можно!— пренебрежительно засмеялась мать эмира.
Асад уже готов был признать себя побежденным и уйти ни с чем. Но мать эмира заговорила по-другому и сама вывела его из затруднения.
— Ты мне сказал — и это правда,— что воины газавата разошлись по всему Бухарскому эмирату, каждый со своим маленьким отрядом воюет отдельно и их легко победить. Это нехорошо. Если ты хочешь их соединить, если ты не пожалеешь жизни для восстановления власти эмира, я могу дать тебе в руки такую грамоту, которая имеет силу перстня Сулеймана! Хочешь?
Это смелое и неожиданное предложение озадачило Асада — он не ждал его от невежественной старухи, доживающей свой век. Он подумал минуту и сказал:
— Под нашим воззванием нужно поставить вашу печать... ведь мне для этого и разрешили войти к вам и говорить с вами, иначе не позволили бы. А вот перстень Сулеймана, конечно, другое дело. Скажу вам, государыня-матушка, что вы с вашей проницательностью угадали сокровенную тайну моего сердца, но я верю, что она останется между нами. Сейчас моя единственная цель — собрать борцов за веру, объединить их. Если бог даст мне силы и вы, госпожа, благословите меня, я возьмусь за это дело.
— Ну ладно, я поставлю печать под твоим воззванием,— сказала мать эмира.— Но не показывай его курбаши Джаббару или кому-нибудь из крупных военачальников — они не поверят. Приходи завтра в это же время, я дам тебе совсем другую грамоту, ты будешь доволен. Но ты должен быть верен тому, что обещал, а то бог тебя накажет — погибнешь!
— Очень хорошо! — сказал Асад, думая про себя: «Ты только приложи печать и дай мне обещанную грамоту, остальное я уж сам знаю». Вслух он сказал:—Конечно, я буду верен обещанию Но завтра прийти я не смогу, не пустят... ведь меня могут заподозрить.
— Я напишу письмо Мирзо Муиддину, а завтра ты принесешь ответ от него.
— Хорошо,— сказал Асад и стал ждать письма. Мать эмира обратилась к Оймулло Танбур:
— Пиши! «Мирзо Муиддинбай! Мы довольны вашим гостеприимством, под сенью вашего покровительства мы живы и здоровы. Частокол ружей, поставленный вокруг Коплона, укрепляйте, а то как бы мы не убежали... Ну ладно, ваша воля! Если хотите быть милостивым, пришлите мне с подателем сего письма весточку о здоровье эмира Алимхана. Будет неплохо, если добавишь к этому корзинку гранатов.
Завтра буду ждать ответа. Государыня-мать».
Оймулло написала письмо и отдала его матери эмира. Та поставила печать и передала Асаду.
— А воззвание?— спросил Асад.
— Ах да, воззвание...— насмешливо сказала старуха и тоже поставила под ним печать.
Асад взял воззвание, поблагодарил и удалился. Тогда Оймулло Танбур обратилась к старухе.
— Государыня,— сказала она,— разрешите теперь и мне пойти домой. Мой муж, Тахир-ювелир, совсем истомился от тревоги за меня.
— И ты убегаешь?
— Я буду приходить навещать вас.
— Если не придешь, я напишу Мирзо Муиддину, он пошлет солдат, приведут под конвоем.
— Бог даст, в этом не будет нужды.
— Ладно, иди, разрешаю! Но сначала напишем нашу грамоту, приготовь перо и бумагу.
Оймулло поклонилась, вышла и вздохнула с облегчением.
Осенние ночи в окрестностях Бухары бывают иногда холодными. Особенно холодно на открытой равнине у моста Мехтар Косыма. От реки Зеравшан дул резкий ветер, заставляя дрожать легко одетых людей. На четыре-пять верст кругом не было ни деревца, ни кишлака, ни какого-нибудь жилья. Лишь около моста стояло несколько караван-сараев, лавки и два или три глинобитных двора, в которых тоже не было деревьев.
За мостом, слева у дороги, ведущей в Гиждуван, в низине у берега лежали люди, вооруженные винтовками и револьверами, все они дрожали от холода.
— Наим, а Наим!— сказал один из них.— Эта стужа от реки или воздух холодный?
Наим ничего не ответил и взглянул на дорогу. По ту сторону моста едва можно было различить темные тени домов и лавок, но ни на мосту, ни в степи не видно было никого. Ни звука не было слышно, только плеск воды внизу, в реке.
- Наим, а Наим Перец!— опять сказал тот же человек.— Что ты ничем о не говоришь?
— А что говорить?
— Ты тоже дрожишь, как я?
— Нет!
— Почему же я дрожу страха! Другие захихикали.
Что вы смеетесь?—сказал первый.— А разве вам не страшно? Слил Акрам, заткнись!—сказал угрожающе Наим.— А не то... что сделаешь?
— Пойду к Махсуму, он тебя накажет.
— Твой Махсум лежит себе и нежится в теплом караван-сарае, а мы вот должны караулить дорогу! И меня же хотят наказать!
Даже нельзя между собой поговорить!
— Если хочешь болтать, так давай потише, проклятый,— сказал Наим. - Какой же ты разбойник, если не боишься, что добыча ускользнет?
— Я не разбойник, я охочусь за разбойником!
— Да неужели?— сказал кто-то насмешливо, и все засмеялись.
— Чего смеетесь? Разве не так? Говори, Наим Кого мы караулим на дороге? Разве Махсум не сказал, что какой-то басмач увез девушку с матерью и должен здесь проехать, а мы должны выручить пленниц?
— Правильно,— сказал Наим и улыбнулся, но в темноте никто не увидел этой улыбки.
— Постой, но ведь басмач, конечно, не один же будет? Если их будет много и начнут стрелять, что нам делать?
— Не мужчина тот, кто не сумеет убежать,— сказал кто-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123