— Юле!
Выскочив в прихожую, он сдернул с вешалки пальто — поскорее прочь отсюда, но, как назло, не попадал в рукава, и воротник завернулся внутрь, и надо было еще проверить, есть ли в кармане ключи от квартиры, и вдруг он почувствовал рядом Юле. Она стояла босиком, в одной рубашке и молчала.
— Простудишься,— шепнул он, боясь, что громко сказанное слово выдаст его смятение.— Сумасшедшая!
Она помотала головой и подошла к нему.
— Не уходи,— попросила едва слышно, осторожно разглаживая ладонями отвороты его пальто.
— Ну что случится, если я помогу приятелю в беде? — процедил Таурас. Он уже и сам поверил в эту ложь, другого выхода у него не было.
Резко стряхнув руки Юле, кинулся к двери.
Сбегая по лестнице, Таурас уверял себя, что, вернувшись, все выложит Юле, все как есть, что этот последний разговор с Даниэле необходим ему, потому что нельзя же плевать человеку в душу, нельзя плевать на бывшую дружбу, это было бы бессовестно. Она поймет, не сможет не понять, почему у него не хватило решимости сказать сразу, перед тем как уйти.
В студенческом трудовом лагере выяснилось, что Таурас неплохой плотник, что у него легкая рука и что он вообще все схватывает с полуслова. (Где-то в черном конверте должна быть фотография: он, обнаженный до пояса, стоит с сигаретой в зубах возле штабеля досок и улыбается светло и открыто, может, солнцу, а может, и еще кому-то, скорее всего той сероглазой студенточке с английского отделения по имени Даниэле Шарунайте.)
Даниэле была тоненькой, как прутик, и пока не претендовала на внимание мужчин. Быть может, поэтому Таурас и норовил присоединиться к ней, когда студенты обедали, умывались или стирали в ручье белье. Вероятно, в расхожей мудрости, утверждающей, что общий труд и общая усталость сближают мужчину и женщину, есть доля правды. Именно это в конце концов произошло и с ними. Даниэле отдалась ему без всякого кривляния, чувствуя, что это неизбежно, естественно, уверенная в том, что это навсегда. Ты величайшее чудо, говорил ей тогда Таурас, словно святыни касаясь ее тела кончиками пальцев, как только природа могла сотворить такое совершенство?
Они молитвенно стояли друг перед другом на коленях.
А осенью Таурас испугался, почувствовав, что Даниэле считает его чуть ли не своей собственностью, и начал избегать ее. Они встречались все реже и реже. Потом она по распределению уехала в Клайпеду.
На улице было холодно, но безветренно. Поскрипывал снег. Таурас обогнул несколько блочных домов, вышел на улицу, свернул к телефонным будкам возле троллейбусной остановки. Он еще издали приметил одинокую фигурку.
Даниэле была в черной меховой шубе, волосы заправлены под белую вязаную шапочку, но и в зимней одежде выглядела она стройной и изящной.
Юле пониже, невольно сравнил Таурас.
Подходя, подумал: наверно, надо бы улыбнуться, но мышцы лица словно окаменели. Даниэле тоже встретила его без улыбки, пряча лицо в высокий воротник.
— Может, все-таки здравствуй! — Голос ее был насмешлив, как и прежде. Руки не протянула — грела их, сунув в широкие рукава шубы.— Не бойся, поцелуев не потребую.
— А что потребуешь? — спросил Таурас.
— Все цепляешься к словам? — Даниэле тихо, с облегчением рассмеялась.
— Так и будем топтаться? — Таурас притронулся к ее плечу.— Не страшно в такое время, да еще без спутника?
— Неуютно, но что поделаешь.
С вечера шел снег, и тротуар, покрытый притоптанной снежной коркой, был скользким. Даниэле, двинувшаяся следом, сказала:
— С вашего позволения, возьму вас под руку.
Таурас остановился, обернулся к ней. Лицом к
лицу.
— Болтаем невесть о чем, а у меня нет времени. Ты же знаешь, что я терпеть не могу болтовни. И у меня абсолютно нет времени, Даниэле.
— О! Оказывается, ты не забыл моего имени!
— Зачем звонила среди ночи?
— Когда мужчина спрашивает у женщины «зачем», он похож на идиота.
— Ладно, я идиот. Но все-таки зачем?
— Вызвала переполох в семье?
— Мог бы ответить — это не твое дело, но пока смолчу. В другой раз, пожалуйста, так не делай. Давай поговорим серьезно. И откровенно. Чтобы больше не нужно было ни о чем говорить.
Даниэле внимательно посмотрела на Таураса, опустила воротник, побелевшее лицо печально и внимательно.
— Ладно. Только сделай милость, не держи руки за спиной, будто собираешься ударить. Вот так уже лучше. Что же, поговорим. Но не здесь. Не на улице.
— Может, пригласить тебя к нам и устроить трехстороннюю конференцию? Или отложим на другой раз?
— Я не хочу откладывать.
— По правде говоря, я тоже не хотел бы.
— Можешь уделить мне часа два? Давай схватим такси и поедем ко мне, на Охотничью.
— Охотиться за воспоминаниями?
— Можешь или нет? Там никто нам не помешает.
В конце пустой улицы Таурас увидел неумолимо приближающийся зеленый огонек.
Бедная Юле. Бедный мой воробушек.
— Ты ведьма,— сказал он.— Таких надо сжигать на костре.
Пока ехали, сидели поодаль друг от друга и молчали. В машине было тепло, уютно, хотя и попахивало бензином. За окнами пролетали заснеженные деревья, белые улицы были пустынны, темнели дома, только кое-где еще светились редкие окна, и Таурасу эта ночная поездка казалась вполне допустимой: он ехал, чтобы уладить дело, нужное и для его блага, и для спокойствия Юле.
Даниэле сидела вжавшись в угол машины, отсветы уличных фонарей пробегали по ее бледному лицу, в какой-то момент Таурасу даже показалось, что она беззвучно плачет. Но вскоре он услышал ее твердый, волевой голос:
— Поверните тут.
Двухэтажный кирпичный особняк Шарунасов, оштукатуренный и покрашенный серой краской, был Таурасу хорошо знаком еще со студенческих лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54