Гудинис подносит к глазам часы, держа их за ремешок, словно мышь за хвост. Зачем? Таурас и сам знает — три часа ночи, но боится вернуться назад, на свой диванчик.
— Отец...
— Что? — Голос Гудиниса доносится, словно из далеких, недоступных Таурасу пространств; они лежат спокойные, покрытые лишь одному отцу ведомыми воспоминаниями.
— Я оставлю дверь открытой.
— Ты уже говорил об этом.
— Спокойной ночи.— Таурас быстро уходит, валится на скомканную постель.
Отступи, крик!
Разбудил щелчок дверцы холодильника. Почему его не разбудила? Ведь опоздаю! Но щека ощутила колючее, жесткое, как наждачная бумага, одеяло, впитавшее запах отцовского дома, и все становится на место.
Еще толком не проснувшись, Таурас сползает со своего ложа, осматривает мятые брюки, черт его знает, почему спал не раздевшись, а, ладно, пустяки. Какая- то угрюмая решимость окончательно проясняет сознание и заставляет напрячь мускулы.
— Гм,— прокашливается он, не размыкая губ, и принимается шнуровать туфли.
Накинув пиджак, почувствовал что-то тяжелое в правом кармане. Руку обжег холодок. Вытащил кастет, внимательно осмотрел кусок металла, предназначенный для того, чтобы дробить скулы и калечить лица. Создание человеческого разума из тяжелой стали так и липло к пальцам, ладонь удобно охватывала рукоятку в форме сигары. Внутренняя сторона кастета была выложена тонким слоем резины, чтобы рука бьющего нисколько не пострадала.
Больше всего потрясло именно это.
— Гм,— снова хмыкнул Таурас, сунул кастет в карман и направился на кухню.
Заняв локтями почти весь стол, Вайдас завтракал. Он уже успел сварить себе два яйца и мерзкое пойло, которое принимал за кофе с молоком. Жевал он медленно, с каким-то брезгливым выражением на лице, казалось, не ест — выполняет не ему, а посторонним людям нужную работу, которую, хочешь не хочешь, необходимо сделать, возвратившись из своего замкнутого мира, не знакомого ни отцу, ни Таурасу.
Продолжая ощупывать в кармане кастет, Таурас опустился на табуретку.
— Питайся, питайся,— проговорил не спеша, когда
Вайдас недоуменно повернул голову в его сторону.— Не обращай на меня внимания. Внимания порядочного молодого человека, честно зарабатывающего свой хлеб.
Таураса бесила спокойная усмешка в зеленоватых глазах Вайдаса, челка темных волос, спадающая на детски гладкий лоб, не по годам атлетическая фигура младшего брата.
Вайдас ничего не ответил, только маленькими глотками отхлебывал свой ячменный кофе из большой толстой фаянсовой чашки, которую почему-то называл «милордом».
Май — месяц любви, подумал Таурас, глядя на молодую зелень за окном. Кто-то в кого-то безумно влюблен и ждал, возможно, этого утра, как величайшего праздника.
— Лопай спокойно,— продолжал Таурас,— я скоро уберусь, как только изъявишь желание улечься в кроватку для просмотра эротических сновидений.
— Чего пристал? Чего тебе от меня надо? — Зеленоватые глаза Вайдаса потемнели, зрачки сузились.
— Не разбрасывай своих инструментов,— медленно и значительно проговорил Таурас, со стуком выкладывая на стол кастет.
Вайдас краем глаза покосился на поблескивающую полированным металлом вещицу, лицо оставалось спокойным.
— Не мой. Отобрал тут недавно у одного. Сам не знаю, почему не выбросил. Очень уж добротно сделан.
— На тебя напали? — Таурас с недоверием уставился на Вайдаса, аккуратно собирающего кучкой хлебные крошки.
— Когда в ночную шел. У самого завода.
— И здорово ты его?
— Не бил. Но, думаю, надолго запомнит, как на людей бросаться. л
— Что же ты с ним сотворил? — Спокойный, бесстрастный голос Вайдаса продолжал бесить его.
— Кажется, руку вывернул. Слышал, как хрустнуло.
Таурас закурил, не чувствуя никакого вкуса.
— Выкинь эту гадость,— приказал он.
Вайдас взвесил кастет в руке и, как баскетболист, швырнул в помойное ведро под раковину. Попал.
— Два очка,— сказал он.— Поешь чего-нибудь.
— Ладно, дай своей бурды. В желудке один дым.
Вайдас наполнил «милорды», пододвинул.
— Не стряхивай пепел на стол.
— Цыц, лягушонок.— Таурас встал, погасил сигарету под капающим краном, одернул мятый пиджак.
— Идешь на работу?
У начальника их отдела Задушаускаса была милая привычка вырывать волоски из носа, а потом долго утирать выступившие слезы. Это был нос прирожденного службиста — безошибочно чуял, кто опоздал, кто явился «под парами», кто норовит улизнуть, чтобы выпить чашечку кофе.
Таурас делал свое дело старательно и в срок. Проработал уже три года после распределения, однако нос товарища Задушаускаса улавливал в нем какой-то подозрительный душок. Этот Гудинис, молодой человек с энергичными движениями и постоянно улыбающимися глазами, в пропахшей пылью тишине их отдела выглядел несколько неуместно, самый его вид развращал сотрудников. Никакой солидности, на лице беспечность... И хотя Таурас чувствовал здесь себя совсем неплохо, постоянные косые взгляды начальства злили. Со временем это стало невыносимым. И теперь он неожиданно брякнул, отвечая на вопрос Вайдаса:
— Не пойду я на работу. Никогда больше туда не пойду.
Вайдас мыл в раковине своего «милорда». Услышав такую новость, он замер, казалось прислушиваясь к хлюпанью воды из крана.
— А куда пойдешь? Домой? — Сверкнули заинтересованные зеленые глаза.
Значит, считает, что мой дом там.
Таурас не ответил. Покопался в карманах и грустно уставился на желтую трехкопеечную монету. Чертыхнулся, вспомнив, что на нем праздничный костюм.
Вайдас вытащил из заднего кармана пятерку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54