«Буденный» стоял, другой сидел на деревянной табуретке, шапка и шуба были брошены рядом с ним.
Баранта стукнул протезом об пол и подмигнул, тот, другой, резко повернулся.
Митря тут же узнал его. Это был тот самый человек с белесыми бровями, что подобрал Флорю, а ему приказал становиться в колонну, тот самый, что похлопал его по спине и ласково улыбнулся среди дыма и крови его первого дня войны. Формы со знаками отличия на нем не было. Как приветствовать его, Митря не знал. Он пожал протянутую ему руку.
— Думитру Кокор? — спросил белобровый с той, знакомой улыбкой.
— Так точно.
— Я привез тебе весточку от твоего приятеля Кости Флори. Он произнес: «Костафлоры».
Для Митри этот голос прозвучал словно музыка. Улыбка белобрового смягчила давнюю и неизбывную горечь, накопившуюся у него на душе.
— Ну как он, жив-здоров, все в порядке?
— Жив-здоров! В порядке.
Митря, растроганный, заморгал глазами:
— Я все время хотел узнать ваше имя, мы расстались так поспешно...
— Возможно,— улыбнулся белобровый,— я даже и не помню. Капитан Баранта тоже радовался встрече, хотя толком и не
понимал, о чем идет речь.
— Это наш доктор,—отрекомендовал он,—товарищ Остап Березов.
— Я только фельдшер, а не доктор,— заметил, улыбаясь, Остап.
— Ну, ты знаменитый врач, ведь ты мне ногу оперировал, как и многим другим, всех и не перечислить... Вот эту ногу, которой я отбиваю свои приказанья.
Он трижды ударил ногой об пол и посмотрел вокруг, расправляя усы.
Фельдшер Березов показал Митре на ногу Барапты:
— Видишь, Кокор, эту ногу? Неплохая обувь, даже бравая сибирская выправка не пострадала. И служит хорошо. Так вот, Кокор, такая же деревянная нога со стальными пружинами и у твоего друга Костафлоры. Давно меня просил Костафлора поинтересоваться, где ты находишься, разыскать тебя и привезти от тебя весточку. Когда я подобрал его, он говорил, что ты держал его на руках. Вижу и в твоих глазах такую же радость, как у него, когда он о тебе говорит. Я сразу все понял, сразу догадался, что Костафлора наш товарищ, коммунист. Я старался разузнать, где ты находишься. Но нужно было выбрать время, чтобы завернуть на денек в эти места. Только сейчас мне выдался случай. Я выкроил два денька, чтобы добраться сюда, да два дня я кладу на обратный путь. Могу сегодня побыть здесь, чтобы порассказать о твоем друге, да и тебя порасспросить. Я скажу ему, что мы с тобой без переводчика беседовали. Он будет очень рад этому.
Капитан Баранта трижды стукнул деревянной ногой об пол.
— Разрешите и мне вставить слово. Я пойду похлопочу насчет самовара и всего прочего. А вы выкладывайте вести и новости, пока я не вернусь. Потом послушаем сводку. Кокор любит добрые вести.
— Хорошо! —одобрил фельдшер.— Это как раз по нраву Костафлоре, дружище Кокор,— продолжал белобровый, после того как они остались одни.— Что ты здоров телом, это я заметил, но на сердце у тебя щемит, вижу по глазам.
Митря вздохнул и потупил голову. Воспоминания переполняли его.
— Не унывай, Кокор, и жди, как тебе наказывает Костафлора. Он советует тебе перевестись отсюда, поехать туда, к нему, чтобы закончить ученье. Баранта тобой доволен. Об этом мы говорили, когда ты вошел. В твоих интересах поехать туда, куда тебя зовут. Подожди здесь до весны, а весной тебе придет приказ. Мы тебе поможем посмотреть и познакомиться со всем, что есть хорошего в нашем, социалистическом мире.
Митря кивнул головой в знак согласия, и в сердце у него затеплилась надежда.
Деревянная нога капитана трижды стукнула в дверь. Сибиряк, тот, что находился в «калидоре», внес самовар. После него вошел другой русский со стаканами на подносе.
Митря улыбнулся белобровому:
— Три стакана могу выпить, а четвертый — нет, лопну. Хочу дожить до весны, доктор Березов!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ МИТРЯ СТРАДАЕТ ОТ НЕТЕРПЕНИЯ
В конце мая Митря Кокор встретился со своим другом Флорей в лагере для военнопленных, расположенном недалеко от Москвы, в нескольких часах езды на поезде. Румын там было мало, больше итальянцев и словаков. Место было похоже скорее на школу, чем на лагерь. Дома, где жили пленные, были расположены в парке, за чертой города.
Была пора весеннего цветенья. Распускалась сирень, и в березовой роще начинали свою еще робкую песню соловьи. Все напоминало румынскую весну, только пришедшую с некоторым запозданием. Сиянье солнца было похоже на золотую пыль, и местные жители весело приветствовали друг друга, проходя по окраинной улице на работу.
— Военная страда!—заметил кузнец.— Ну, скоро уж она кончится.
— Этот соловей поет словно у нас дома,— прошептал Митря, и глаза его подернулись давней печалью.
Флоря рассмеялся.
— Ты даже не слышишь, что тебе говорят. Что с тобой? — Он взял его за правую руку и пристально посмотрел на него.— Совсем больным кажешься, похудел. Сядем на эту скамейку, на солнышке, поговорим немного. У нас часа два свободных.
Митря покорно опустился на скамью. Тут он посмотрел на протез Флори и вздрогнул.
Флоря заметил это и смущенно улыбнулся, стукнув деревянной ногой об землю.
— Наш «Буденный» стучит три раза,— сказал Митря, стараясь казаться веселым.— Так мы звали Баранту, капитана лагеря, за его усы.
— Спасибо Березову,— тихо пробормотал Флоря. После долгой разлуки встреча была натянутой.
Некоторое время они молчали. Митря смотрел вокруг, на домик под красной черепицей, на цветущие рядом ирисы и нарциссы — фиолетовые ирисы, белые нарциссы.
— Ты давно здесь?
— Нет, только с весны. Я здесь отдыхаю. Ты тоскуешь по нашей весне?
Митря отрицательно покачал головой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50