Если утром здоров, то вечером болен, если вечером здоров, то утром болен. Одно из названий старости — болезнь...— В это время снаружи залаяла собака, и Калыйпа подняла голову, прислушалась: — Кто-то приехал, похоже. Пусть заходит. Как говорится — «по велению аллаха, хоть один гость, хоть десять — все насытятся из одного казана». На старости лет хлопотное дело возиться с казаном. Ты не обижайся на мои слова, Мамаш, неужели я разорвусь, если хоть раз сготовлю тебе обед, это я , так говорю, вообще... Кажется, никто не приехал, чего же она лает, эта обжора?
Калыйпа снова принялась пестиком взбивать кумыс. Посмотрела на гостя, и лицо ее осветила добрая, немножко грустная улыбка.
Хотя на первый взгляд место, где паслись ягнята, было недалеко от дома, но туда еще надо было добраться. Мамырбай поднялся к ущелью, кое-где поросшему кустарником, огляделся — краснели ягоды смородины. Калыйпа держала пять-шесть своих ягнят отдельно от колхозной отары, поближе к дому, Делала это для того, чтобы они досыта, вволю щипали траву и быстро жирели. Когда же ее спрашивали, почему она отделяет своих ягнят, она обычно отвечала так: «Могут же приехать гости, хочу, чтобы за угощением недалеко было ходить».
За ущельем — пологий склон. Это место выделено колхозом под пастбище для домашнего скота. Люди, пригоняющие сюда скот, обычно тут же собирают кизяк на топливо; до засохших кустов можжевельника выше по склону может добраться только сильный человек, а маленькие дети, старики, старухи и близко не подойдут.
Мамырбай с трудом поймал ягненка. Хорошо упитанный, резвый, он так и рвался из рук. Хотел было повести ягненка за собой, но тот упирался, не шел, тогда Мамырбай поднял его, положил себе на плечи. С такой ношей наискосок спускаться было неудобно, и Мамырбай, спустившись прямо, шел вдоль подножья горы.
— Эй, сын наш! — услышал он окрик и, обернувшись, увидел красавицу Маржангуль, оставшуюся вдовой после смерти его старшего брата Калмантая. Она тащила на спине большой мешок, наполненный, как видно, кизяком. Заметив, что Мамырбай остановился, женщина ускорила шаг, покачиваясь на ходу, точно верблюдица. Что-то не переставая говорила, радостная и возбужденная, и каждая ее фраза оканчивалась пожеланием: «да падут все твои несчастья на мою голову!»
— Чтобы мне пасть жертвой, приехал уже, сияя молодостью, издали показывая свое лунообразное лицо, милый! Вернулся живой-здоровый, разорвись моя душа! Когда ты появился перед моими глазами, мне показалось, что это твой покойный брат ожил и возвращается в дом, надежда моя!
Мамырбай поджидал свою джене, по-прежнему держа на плечах ягненка. Маржангуль быстро сбросила с плеч мешок и устремилась к парню. На ходу поправила платок, спрятала под него выбившиеся волосы, подбежала.
— Аллах подарил мне тебя, ты мое счастье, излучающее свет! Подставляй-ка щеку, разве не поцелую тебя в радости! — Воспользовавшись тем, что у Мамырбая руки были заняты, Маржангуль расцеловала его в обе щеки, а потом, обняв его вместе с ягненком, заплакала, вспомнила его брата, каков был характером, поведением, умоляла, чтобы теперь, когда на ее голову свалилось такое несчастье, Мамырбай не оставлял бы ее без внимания, приглядывал за нею, защищал. — После смерти твоего брата разве осталось что-то светлое в жизни для такой нечастной, как я!.. Смолоду — и вдова, погас свет моего дня. И некому поддержать, приободрить, пожалеть, никто не скажет — бедняжка... Осталась голосить, окруженная с четырех сторон четырьмя ребятишками, несчастная я... За что мне такое чем я хуже других? Ведь если разобраться, у меня сейчас должна быть самая лучшая, цветущая пора... Какие дни ожидают меня? Куда я поведу четырех сирот? Как я разлучусь с вами со всеми, неужели мало того, что разлучена с твоим покойным братом? С малых лет мы росли вместе, ты для меня дороже родного, ненаглядный мой!.. — Маржангуль замолчала и улыбнулась, но улыбка вышла невеселой, заметнее сделались красные пятна после слез, проступившие на ее красивом лице. Но вот уже поблескивают в подведенных глазах задорные огоньки — знак молодости, древней, как мир, женской игры. Мамырбай не понимает еще — но это и огоньки восхищения им. Да, правда, Мамырбай казался молодой женщине лучше, ближе, дороже ее умершего мужа, его брата. — Уже три дня, как ты снишься мне,— продолжала она весело. — Раз вижу, будто ты скачешь по вершине горы на игривом белом коне, другой раз снится, будто ты играешь со своими сиротами-племянниками, борешься с ними около юрты, как раньше... а-то — будто я, несчастная, плачу, а ты успокаиваешь меня, вытираешь ладонью мои слезы. Я и подумала — вот, оказывается, почему говорят: счастлива та, у которой есть деверь... чужой не станет сниться.
Маржангуль посмотрела на джигита с любовью, и в ее откровенном взгляде Мамырбай почувствовал какое-то новое, неясное еще ему отношение. Словно бы она ждала от него чего-то. Он оглядел свою джене внимательно. Маржангуль против прежнего помолодела, похорошела, сделалась словно бы стройнее, походка ее стала легче. Она чуть подсурьмила брови, чуть подрумянила щеки — и это еще украсило и без того прелестное лицо, притягивало точно магнитом, останавливало случайный взгляд. Прекрасные от природы, заботливо убранные роскошные темные волосы мягко блестели под солнцем. Черное шелковое праздничное платье облегало стройную фигуру. Незнакомый человек, увидев Маржангуль, принял бы ее за девушку, за невесту. (Тут впервые в душе Мамырбая ворохнулся вопрос — почему вдова его брата так одета, так выглядит?) Чуть уловимое кокетство, нежный чистый голос, мягкая улыбка, притягивающая людей, словно бы обещающий, чуть исподлобья взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101