Но стоит
хозяину начать свертывать цигарку, как уже слышен у ворот говор, и приходится ее бросать и выходить к гостям. Пять или шесть незажженных цигарок так и валяются где попало. А дом снова полным-полнешенек, так что одному, двум, а то и трем гостям приходится стоя вертеть цигарки, держа табакерки в руках. Хозяин потчует их своим табаком, дает прикурить, приносит пепельницы, бегает из комнаты в комнату, отвечает на вопросы, вызывает на разговор молчунов. Потом станет среди комнаты и давай допрашивать хозяйку и Марииолу, всех ли угостили. Порой хочется спросить и гостей, по вкусу ли им та или иная кутья, вино или другое какое кушанье из тех, что полагается подавать на славе. Полна забот и хозяйка Кева. И она, подняв настороженно брови, следит за тем, чтоб никого не пропустить, всех угостить.
Повторяю, пестрота картин как в калейдоскопе. Вот сейчас среди гостей ветеринар Пера и поставщик Три-фун со своей женой и детьми, двумя маленькими и одним побольше, этаким головастым, толстощеким пареньком в напяленной по самые уши шляпе, которую он не то позабыл, не то не может снять с головы, поскольку у него не только карманы, но и руки заняты полученными раньше сластями. Тут и господин Иова, уездный чиновник, с супругой в кофте с прорезями на рукавах, брильянтовым жольцом на пальце и диадемой на головном платке, из-гю$; которого выбиваются длинные локоны. Локоны эти упоминаются в одной пасквильной песенке вместе с именем окружного начальника и диадемой, которую тот якобы купил после того, как ломал с ней дужку и проиграл. Она сидит как изваяние, за все время визита не проронила ни слова и только раз (отвлекши внимание хозяйки) шевельнулась, чтоб провести пальцем по полированному столу, но, к своей досаде, убедилась, что на нем нет ни пылинки. Пришел и аптекарский помощник, господин Милослав, и господин мировой судья со своей супругой, а до него еще кто-то и еще кто-то. Один уселся в углу, и никто не знает, в том числе и хозяин, что это за человек. Гостя, правда, это нисколько не смущает: раз хозяин не знает его имени, то и он тоже не обязан знать имени хозяина, и таким образом они квиты. Впрочем, неизвестный и не мог узнать имени хозяина, потому что с теми, с кем он вошел, он тоже не был знаком и, конечно, не пожелал перед ними срамиться, задавая подобный вопрос.
Разговор идет с заминками: короткий диалог и длинная пауза и наоборот. Разговор обычный, стереотипный, какой ведется на всех славах. О квартирах, погоде, дороговизне
на рынке, о дерзкой молодежи, о всякого рода приметах и о том, что юрьев день отмечают многие, но святого Николу еще больше. И не успевают гости толком освоиться и завязать беседу, как со двора доносится шум и мастеру Ивко приходится обрывать давно всем известную историю о том, как его дед, отказавшись от старой славы, выбрал юрьев день (закадычные друзья и частые гости знали эту историю наизусть, поскольку слышали ее по меньшей мере раз в году),— приходится, повторяю, обрывать, потому что во дворе раздаются новые голоса.
Прибыли новые гости. Присутствующие умолкают и поворачиваются в сторону двери.
Первыми входят казначей господин Кузман и его половина, дал бог — приземистые и он и она, точная копия двустворчатого вертгеймовского несгораемого шкафа; за ними учитель физики Милан Ружич (ранее Мориц Розен-цвейг — так что не понадобилось выпарывать монограммы на салфетках, носовых платках и т. д.) со своей супругой Наталией и малолетним сыном Милолюбом, лупоглазым, благонравным мальчиком на тонких ножках с голыми коленками; за ними господин Мирко, пенсионер, с женой Стеф-кой и дочерью Бисенией, которая вот уже одиннадцать лет прислуживает на славах; и наконец первая утренняя гостья, мать Марийолы, которая как раз в это время подает гостям кофе. Мать заглянула лишь так, на минутку, заметив больше про себя: «Я посижу вот тут», и примостилась у покрытого ковром сундука. Пришла только посмотреть, как прислуживает дочь, да поправить ей волосы и платье, если окажутся в беспорядке.
— Что ж, пора подниматься,— говорят старые гости, когда входят новые.
— Куда же вы так рано?— спрашивает Ивко, сам не зная, то ли гостеприимно их задерживать, то ли учтиво выпроводить, и потому стоит раскинув руки, словно собрался ловить во дворе цыплят.
— Сдобы, пряников не попробовали, а уже встаете! Йолча, угощай пряниками! — командует Кева, которая, как всякая хозяйка, агитирует за сладости.
— Спасибо, благодарствуем! — кланяется ветеринар господин Пера.
— Да выпейте хоть кофе. Йола, дочка, быстренько по чашечке! — просит хозяйка.
— Благодарствуйте, потчевали нас по-царски... Да и воздерживаться надо, предстоит еще кой к кому зайти. Ну-ка/дети, пошли! — дает команду поставщик Трифун.—
клянусь богом! — И указывает тростью на сына, который, покончив с одним пирожным, смотрит, за какое приняться теперь —.за то, что в правой, или за то, что в левой руке.— Весь в твой род. Прожорлив, меры не знает, а ночью будет тарарам.
— Так ведь ребенок... любит сладенькое, вкусное...
— Ах, оставьте, я знаю его натуру... Ну, до свиданья, хозяин, до свиданья, хозяйка! Всего доброго! — И господин Трифун проходит мимо горки, на которой начинает звякать посуда.
— Как аукнется, так и откликнется! — смеясь, грозит хозяйка, провожая их.— Интересно, приятно ли вам будет, если на вашей славе кто-нибудь расстроит компанию?
— Э, ничего не поделаешь! — оправдывается поставщик, выходя, и старается натянуть на голову шляпу, которая на три номера меньше.
— Ну, не забудьте и вы нас на Козьму и Дамиана, неподкупных целителей,— напоминает ветеринар господин Пера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43