Вот так, мой
неудачный машиноборец.
Мне трудно спорить с Андре. Он на доли секунды соображает быстрее
меня и бессовестно этим пользуется. Он не дает времени подумать над
возражениями.
- Мы отвлеклись от темы, - сказал я.
- Единственное, от чего мы отвлекаемся, - это от сна. Третий нас
ночи, Эли. Я лягу на кровать, а ты пристраивайся на диване, ладно?
Он ушел, а я задержался на балконе.
Когда Орион повернулся над головой, я лег на диван и заказал
Охранительнице музыку под настроение. Если бы Андре узнал, что я делаю, то
закричал бы, что у меня нет вкуса и я не понимаю великих творений. Он
обожает сильные словечки.
Что до меня, то я считаю изобретение синтетической музыки для
индивидуального восприятия величайшим подвигом человеческого гения. Она
лишь для тебя, другой бы ее не понял. И древние Бах с Бетховеном, и более
поздние Семенченко с Кротгусом, и штукари-модернисты Шерстюк с Галсы
творят для коллективного восприятия. Они подчиняют слушателя себе -
хватают меня за шиворот и тащат, куда нужно им, а не мне. Иногда наши
стремления совпадают, и тогда я испытываю наслаждение, но это не часто.
Индивидуальная музыка как раз та, какой мне в данный момент хочется.
Андре обзывает ее физиологической, но почему я должен бояться физиологии?
Пока я живу, во мне совершаются физиологические процессы, от этого никуда
не денешься.
Вскоре зазвучала топкая мелодия. Я сам создавал ее, Охранительница
лишь воспроизводила то, чего я жаждал.
Грустные голоса скрипок звенели, тело мое напевало и нежилось, за
сомкнутыми веками в темноте, вспыхивали световые пятна. Сперва все это
совершалось живо и громко, потом слабело, и я засыпал, борясь со сном,
чтоб ощущать по-прежнему музыку. "Завтра будет... Что будет?.. Завтра...
день!" - возникла последняя смутная мысль, и она отозвалась во мне
торжественно-радостной, радужно-зеленоватой мелодией.

10
Утром я узнал, что сегодня в средних широтах праздник Большой летней
грозы, и поспешил в Столицу. Андре с Жанной улетели на рассвете. Когда я
подошел к гостиничному стереофону, на экране показался смеющийся Андре.
- Ты так крепко спал, что нам с Жанной было жалко тебя будить. После
Веры приходи к нам.
На улицах Каира чувствовалось, что предстоят важные события, в
воздухе проносились аэробусы и авиетки, шумели крылья пегасов, извивались
молчаливые драконы.
Я вскочил в аэробус, летевший к Северному вокзалу, и полюбовался
сверху панорамой гигантского города. На земле Каир многоцветен и
разнообразен, с воздуха все забивают две краски - зеленая и белая, но
сочетания их приятны для глаз.
Мы обогнали не меньше сотни пегасов и летающих змеев, пока добрались
до вокзала. Экспрессы уходили на север поминутно.
Гроза по графику начиналась с двенадцати часов. На середине
Средиземного моря мы врезались в первый транспорт облаков.
Я знал, что с Тихого и Атлантического океанов заблаговременно подняты
тысячи кубических километров воды и что их неделями накапливают на водных
просторах, пока не придет время двинуть на материк. Но что и заповедное
Средиземное море стало ареной тучесборов, было неожиданно. На Земле
произошло много нового за два года, что я отсутствовал. Я пожалел, что
узнал о празднике поздно: хорошо бы слетать на Тихий океан посмотреть, как
гигантские облачные массы, спрессованные в десятикилометровый слой,
внезапно приходят в движение и, опускаясь с высоты, куда их загнали, бурно
устремляются по предписанным трассам в предписанные места.
Ветер был около тридцати метров в секунду, Средиземное море бурлило,
с каждым километром за окном становилось темней.
Через некоторое время экспресс повернул на восток и вырвался на ясное
солнце. Минут двадцать мы летели вдоль кромки туч. Я поразился, с каким
искусством формируют транспорты облаков, - километровая толща тумана
неслась таким четким фронтом, как если бы ее подравнивали год линейку.
Переход из темноты в ясность был внезапен.
В Столицу мы прибыли в одиннадцать и высадились на пересечении
Зеленого проспекта и Красной улицы. Чтоб не выходить на многолюдный в
праздники проспект, я свернул на Красную.
Это не самая красивая из двадцати четырех магистралей Столицы, но я
ее люблю. Невысокие - в тридцать-сорок этажей - здания вздымаются кубами и
многоугольниками, их опоясывают веранды высотных садов, уступы прогулочных
площадок. Мне нравится яркость этой улицы. Красный цвет содержит тьму
оттенков и полутонов. Одни здания взмывают малиновыми языками, другие
простираются стеной багрового огня, третьи пылают оранжевой копной - и
каждое не похоже на соседа.
Однако и на Красной было много людей. Полеты на пегасах я драконах в
Столице по-прежнему запрещены, зато сегодня жители высылали в воздух на
авиетках. Как всегда, усердствовала детвора, этому народу нужен лишь повод
для шума, а разве есть лучший повод побеситься, чем Большая летняя гроза?
Они отчаянно кувыркались над домами и деревьями. Я знал, что
Охранительницы следят за ними, но становилось не по себе, когда малыши
принимались соревноваться в падении с сороковых этажей.
Один из этих десятилетних храбрецов с воплем обрушился на меня.
Охранительница, разумеется, вывернула его авиетку, мальчишка пронесся мимо
и повис, покачиваясь, метрах в десяти.
- Вот догоню тебя! - рявкнул я, стараясь сдержать улыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16