Тата, если ты не хочешь завтракать, тебе лучше выйти из-за стола.
Тата. Спасибо, мисс Мальвида. (Понимает намек и выходит.)
Герцен. У Марии доброе сердце. Я уверен, что вы с ней поладите… Она была с детьми с тех пор, как умерла Натали. Ольга никого и не помнит, кроме нее.
Мальвида. Моя единственная забота – чтобы у них было счастливое, упорядоченное детство.
Герцен. И вам это удается.
Мальвида. Тогда разрешите мне быть с вами откровенной, Александр. Вы мне не помогаете тем, что держите открытый дом для всей лондонской эмиграции. Почти каждый день до самой ночи эти люди – некоторые из них не многим лучше бродяг – едят, пьют, развлекаются за ваш счет, нарушая домашний покой.
Герцен. Да? Но как же?…
Мальвида. Мой совет – отведите два вечера в неделю для визитов. В прочие вечера и днем…
Герцен. Только по приглашению – это несложно устроить! Вы правы!
Мальвида. Благодарю вас. Мы здесь так… доступны. Если бы мы жили чуть дальше…
Герцен. Срок аренды подходит к концу. Куда бы вы хотели переехать?
Мальвида. О… в самом деле?! Ну… может быть, в Ричмонд. Там есть чудесный парк для детей и железная дорога рядом…
Герцен. В таком случае решено.
Горничная (входит). Пришел Ворцель. С ним какой-то бродяга. И Мария пакует свои вещи.
Герцен. Спасибо.
Горничная уходит.
Я с ней поговорю.
Мальвида. Александр, это ничего, так будет лучше. (Уходит, обменявшись приветствиями с входящими Ворцелем и другим поляком примерно того же возраста, Зенковичем.)
Герцен. Заходите, заходите… Я как раз заканчиваю… Хотите кофе?
Ворцель. Нет, нет, прошу вас. У нас невеселое дело. Зенкович вам объяснял, наш делегат готов отправиться в Польшу. Но расходы…
Герцен (Зенковичу). Я же вам сказал, что дам десять фунтов.
Зенкович (грубо). Десять фунтов! Это смешно! Ему понадобится по крайней мере шестьдесят, и нам пока не хватает сорока.
Герцен. Знаете, это довольно странно. Он ваш делегат, а не мой. Я вообще удивлен, что меня о чем-то просят.
Зенкович. Он везет русские издания…
Герцен. Да, это так. Но я плачу за типографию, за аренду, сотрудникам, за бумагу, за типографскую краску… Вы обещали распространять мои русские публикации через свои каналы. У нас была договоренность.
Зенкович. Будто вы не знаете, что у нас нет ни гроша!
Герцен. Так. Получается, что мы разделили обязанности пополам так, что обе половины ложатся на меня.
Зенкович. Нечего попусту спорить – что вы от нас хотите?
Герцен. Вы не имеете никакого права требовать от меня денег, будто разбойник с большой дороги.
Зенкович. Разбойник? Я имею честь быть начальником штаба графа Ворцеля, которого вы оскорбляете вашими…
Ворцель (в отчаянии). Я не могу позволить этому разговору продолжаться. Герцен, вы правы, но что же нам делать?
Саша входит с учебниками.
Герцен (Зенковичу). Пойдемте со мной. (Ворцелю). Только ради вас, и, клянусь честью, в последний раз.
Герцен и Зенкович уходят. Саша и Ворцель садятся за стол. Входит Горничная и убирает со стола. Ворцель надевает очки. Саша открывает учебники.
Ворцель. Так. Ты сделал домашнее задание?
31 декабря 1854 г
Дом Герцена в Ричмонде.
Гости толпятся вокруг стола, который ломится от остатков изысканного угощения и рождественских украшений. У многих бумажные головные уборы. Здесь поют, кричат, пьют. Ворцель среди гостей. Герцен виден в толпе. Новая няня, англичанка миссис Блэйни, взятая вместо Марии, приводит Сашу и Тату. Здесь Кинкель, Иоанна, Блан, Джонс, миссис Джонс (Эмили), Чернецкий (поляк, хозяин типографии), Тхожевский (из книжного магазина), другие эмигранты, мужчины и женщины. Чернецкий играет на гитаре. Частично видна большая рождественская елка. Саша и Тата, повзрослевшие на год (прошло почти два года после сцены у Парламентского холма), одеты по-праздничному. Цифры «1855» развешаны как белье на веревке, каждая написана детской рукой на отдельном листе бумаги.
Ворцель (поднимая бокал за Джонса и Блана). За победу Британии и Франции в Крыму!
Эмили. Врезали России по первое число!
Джонс (замечая Герцена). Только не принимайте на свой счет!
Герцен (поднимая бокал). За Англию! Я не перестаю ей удивляться. Сегодня на улице мальчишки кричали, что принца Альберта нужно посадить в Тауэр…
Джонс (посмеивается). Ну конечно, он же пруссак, а Пруссия заняла недружественную нам позицию в отношении Крыма.
Герцен (всерьез поражен). Нет, в самом деле. Муж королевы! В «Таймс» была заметка о публичном собрании, где требовали объявить ему импичмент, и никого не арестовали! Даже редактора!
Джонс. Выражение собственного мнения – не основание для ареста, разве не так?
Герцен. Я не знаю! Просто это очень… странно.
Кинкель. Я слышал, вы не будете выступать на праздновании годовщины Революции 1848 года?
Герцен. Разве нет? Я думал, что буду. (Поворачивается к Джонсу.)
Джонс (в смущении). Дело в том, что Маркс отказывается выступать, если там будете вы.
Герцен. В таком случае я бы хотел принять ваше приглашение выступить.
Джонс. Совершенно правильно, совершенно правильно.
Чернецкий подходит к Герцену с небольшой книгой в свертке.
Чернецкий. Герцен! Свершилось! Только из типографии. С вас причитается за извозчика.
Герцен. Чернецкий! (Целует Чернецкого и разрывает оберточную бумагу. Целует книгу… и требует тишины.) Время! У кого есть часы? Готфрид, который час?
Гости. Еще много времени – по крайней мере пять минут!.. Одиннадцать пятьдесят восемь… Осталась одна минута!.. Еще четыре минуты!.. Ровно полночь… Мы пропустили! Опоздали на две минуты! (И так далее.)
Мальвиде удается всех угомонить. У нее на то есть основания. Когда все затихают, вдалеке слышен звон колоколов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72