Ежедневно видеться с ней — это невыносимо!А совсем отдалиться от престарелой родственницы Гражинка не хотела бы, ведь это последний родной ей человек, больше из родни никого не осталось, и вообще, если по-честному, так это золотой человек. Но невыносимый.И ей, тётке, никогда в жизни не понять, что на этом свете существует такая вещь, как любовь.Нет, эта глупость непростительна, и нечего из-за неё переживать. И когда Гражинка все же начинает переживать, тётка просто смеётся, а Гражинка не в силах выносить насмешки и издевательские замечания. Вернее, оскорбительные. Или все же издевательские? Все равно невыносимые! И что бы я ни думала, её, Гражинкина, истерика, которую она мне изредка демонстрирует, вызвана не столько Патриком, сколько тёткой. Одного Патрика она уж как-нибудь бы вынесла, но двоих мучителей — это уже слишком.Мимоходом подумав, что Гражинкина тётка очень похожа на одну мою подругу, я вернулась к своим размышлениям. Куда более меня занимали вопросы расследования, чем глупая тётка.Ведь мы так и не знаем, какого черта вдруг все подозреваемые устремились в пустой дом Баранека?Какого черта Патрик вынес из дома Фялковских нумизматическую коллекцию, которая и без того принадлежала ему по закону?Какого черта с таким упорством, с таким яростным упорством разыскивал он Кубу, единственного свидетеля своего преступления? Чтобы убить его? Так почему не убил, а подсунул глинам на блюдечке с голубой каёмочкой?Гражинка замолчала, должно быть, выговорилась и притомилась. Я не стала вливать в неё подкрепляющие напитки, раз она приехала на машине и на ней же собиралась уезжать. Это она так сказала, я же подумала: скорее всего, её машинке придётся какое-то время попарковаться перед моим домом.Что-то слишком долго нет Януша, а жаль, судя по запахам, курчонок в духовке уже готов.На столе все ещё лежал нумизматический хлам Фялковского, потому что я так и не решила, что с ним делать. Моё терпение истощилось. Сколько можно вот так в бездействии сидеть и ждать?Надо чем-то заняться.К счастью, я не успела придумать себе никакого дурацкого занятия — вернулся Януш.Войдя, от порога потянул носом, с надеждой произнёс: «О-о-о!» — и поспешил добавить, что принёс факсы.Я бросилась в переднюю и принялась распоряжаться:— Принеси в кухню ещё один стул. Стол в комнате пусть так и стоит, не хотелось убирать эти памятники старины, а есть на них неудобно…— Я не собираюсь ничего есть, — начала было фордыбачить ожившая Гражинка. Не может она без этого!— Не будешь — и не надо, так посидишь, никто тебя не заставляет. А раз пришла в себя, сама и принеси себе стул.Я знала, что говорила. Сидеть и просто так смотреть на мою курицу… Это, знаете, не всякий выдержит. Аппетитные запахи живо пробудили в девушке здоровый инстинкт, и я услышала:— Можно и мне кусочек?Немного осталось от курчонка, который в действительности был вполне взрослой курицей приличных размеров, когда мы принялись за «десерт» в лице болеславецких девиц. Януш заранее предупредил, что Ханя, та самая, не будем повторяться, как раз невелика птица, хотя глупостей наплела достаточно и кое в чем досадила сопернице. А если быть точным — с головой выдала её. Поскольку следователи и без того мало верили в лживые признания Марленки, теперь навалились на неё с новым упорством. Девице ничего не оставалось, как менять свои прежние показания.
Ну ладно, возможно, с той пропащей Алькой они не весь вечер просидели дома, возможно, вышли немного пройтись на свежем воздухе.Разве все упомнишь? К тому же человек сразу начинает нервничать, когда его полиция допрашивает, вот и она могла кое-что перепутать. Завадская, эта стерва, могла её видеть, чего уж там.А уж языкастая — хуже нет. Дождётся, ей этот поганый язык с мясом вырвут. А не болтай лишнее!Ладно, по делу: возможно, краем уха она и слышала, как Куба с Антосем о чем-то договаривались, но специально не подслушивала, зачем ей?Вот и не обратила внимания, да и подзабыла, а вы уж сразу — обман властей! Могло из головы вылететь?Куда пошла, куда пошла… А куда она могла пойти? Ясное дело — туда, где есть шансы встретить Весека, О железках у покойной Фялковской слышала, ну и что? Ей железяки эти ни к чему, вот она и не запомнила, что именно слышала, да половины и не разобрала. У парней свои дела, девкам нечего в них вмешиваться, она и не вмешивалась, но почему не сбегать туда и не подсмотреть? А просто так, на всякий случай.Во сколько? Вы что, думаете, у неё часы в голове завелись? Откуда ей знать, во сколько. Наверняка уже после восьми, а может, и ближе к девяти. Нет, не может сказать точнее.Как долго она там пробыла? Что значит «пробыла»? Она там не сидела, так, прошлась — немного перед домом, немного позади дома.Ну вот, опять — что видела? А что она в такой темноте могла видеть? Нет, было темно, солнце уже зашло. Да не полчаса прошло после захода солнца, а уж никак не меньше часа. А то и все полтора. Говорю вам — совсем темно было.Есть фонари, а как же, да света от них — что кот наплакал. А она все надеялась, что Весека увидит, вот и прохаживалась и приглядывалась. И ничего она не крутит, говорит, как оно на самом деле было.И только когда Марлене в сотый раз настоятельно напомнили об ответственности за дачу ложных показаний, она с большой неохотой выдавила из себя, что, однако, кое-что все же видела. Человек какой-то вышел из дома Фялковских… Нет, как он входил — не видела, а только как выходил… И как Вероника домой возвращалась — тоже не видела, вы говорите — после восьми вернулась? Может, и так, но она не видела Вероники. Да по-разному можно объяснить.Возможно, сама пришла позже к дому Фялковских, прозевала приход Вероники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101