Его оголтелый антикоммунизм был и есть результат не только
печального личного опыта и негативных эмоциональных всплесков,
но и следствие большой аналитической работы, чтения запрещенных
в то время книг, встреч с иностранцами - все это невзирая на
дотошность роящихся вокруг каких-то там агентов.
Нежелание прощать и приспосабливаться - вот основные
отличительные признаки Михаила Шапиро его московского периода
жизни. Будучи блестящим инженером, легко написавшим кандидатскую
диссертацию, он категорически отказался пополнить собой
партийные ряды, что в его случае ставило крест на научной
карьере. В 70-е годы, работая в одном из московских НИИ (который
он называл "филькинмаш"), он со злым удовольствием рисовал дома
стенные газеты с остроумнейшими карикатурами на все
институт-ское начальство, включая парт-, проф- и прочих оргов,
вывешивая потом эти газеты у себя на работе на самых видных
местах. Но, тем не менее, а может быть, именно поэтому, когда в
1978 году он уезжал в США, коллеги провожали его с большим
сожалением.
Мы уже привыкли с равнодушием относиться к невеселому парадоксу,
когда человек из России - в данном случае Михаил Шапиро -
находит счастье, благополучие, справедливое к себе отношение и
благодарность за свое прошлое в чужой стране. Он продолжил
заниматься своей профессией в Нью-Йорке, где сметливые
американцы быстренько скумекали и по достоинству оценили
инженерный талант и категорически не хотели отпускать его на
пенсию, приводя универсальный - по их мнению - аргумент:
баснословную прибавку к зарплате. Но Шапиро, в котором чувство
личной свободы, безусловно, является доминирующим абсолютом,
ответил отказом и перебрался именно туда, куда его уже давненько
тянуло.
Теперь он живет в маленьком городке Порт-Ричи (штат Флорида).
Прош-лым летом я гостил у него. У него морщинистая загорелая
кожа, он курит невкусные легкие сигарки (я пробовал) и пьет
вкуснейшее вино собственного изобретения и приготовления (я
пробовал тоже). Он бесконечно путешест-вует и пишет книги на
своем родном языке. К настоящему времени написаны и изданы в США
три книги - "Запах солнца", "Динамическое равновесие",
"Какао-Кока", фрагменты которой публикуются в этом номере "НЮ".
Все они относятся к жанру приключенческого авантюрного романа,
но их ценная особенность заключается в том, что все без
исключения события в них реально пережиты самим автором. Он
пишет картины маслом. Он держит у себя дома экзотических
ласковых животных, которые издают странные радостные звуки,
когда он приближается к ним. Он вовсю ухлестывает за местными
дамами и может с готовностью подраться из-за всякой
двусмысленности, подрывающей - по его мнению - авторитет любой
из них. Он состоит в любезной переписке с американскими
ветеранскими организациями. Он потешно рассказывает русские
скабрезные анекдоты. И знает, что добился в этой жизни всего,
чего хотел. И когда я спро-сил его, а не скучает ли он по дому,
он отрицательно покрутил головой, но сигарка в его тонких
пальцах вдруг преда-тельски вздрогнула, оставив в воздухе
затейливый завиток пахучего дыма.
Евгений ЛАПУТИН.
l
Из каждого путешествия в тропики я привозил домой косточки и
семена понравившихся мне растений. Я высаживал их в горшки с
богатой черной землей; приблизительно половина из них прорастала
и четверть - переживала пересадку во флоридский грунт. Буйно
росло роскошное дерево с Эспаньолы - у него были большие мягкие
зеленые листья с красной окантовкой. Устремилось вверх гинко с
этого же острова, дерево - живое ископаемое, его современники
образовали пласты каменного угля, а оно - выжило. Плодоносили
гуавы; Чили было представлено колючим деревом с
микроскопическими листочками; Аргентина - деревом с крупными
редкими розовыми цветами. Олива и хурма из Израиля чувствовали
себя плохо во влажном флоридском климате. Были у меня и
традиционные флоридские цитрусовые, манго, ананасы, авокадо,
локвисты и папайя. Участок вокруг дома был опоясан по периметру
живой изгородью из лимонов, покрытых большими колючками,
олеандров и кустов лигаструма. Я следовал мудрой англий-ской
пословице: "Хорошие живые изгороди делают хороших соседей".
Я считал свое решение в отношении живых изгородей мудрым, так
как на подъезде к моему дому иногда ночевали большие, сверкающие
никелем американские машины. В доме был гараж на один
автомобиль, и в нем законно жила моя "японка", а дорогой
престижный мастодонт, пожирающий неимоверное количество бензина
на сделанную милю, оставался на ночь под живой аркой
бугенвиллей, перекрывающей подъезд к гаражу. Мои соседи - в
подавляющем числе итальянцы с севера - ретиво посещают мессы, не
пропускают ни одной воскресной службы, но это почему-то не
мешает им оставаться мелочными, завистливыми людьми с
неисчерпаемым запасом ненависти. Они осуждают мой образ жизни не
только из-за ночующих машин, но и потому, что я отверг
общепринятый стандарт и не растил травяную лужайку, а превратил
небольшой участок в цветущий сад. Они презрительно называют мой
сад "джунглями", не сознавая, что делают мне комплимент: моя
цель достигнута - дом утопает в буйной зелени. Они даже
жаловались куда-то, и меня посетила женщина в непонятной форме,
не то - рейнджер из департамента парков, не то - полицейский, на
ней была уйма эмблем, и я не успел прочесть их. Мы поговорили.
Она напомнила мне, что перед домом живые изгороди не должны
превышать пяти футов, а на заднем дворе высота не ограничена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17