До утра в доме все затихло.
Во время завтрака Крис как бы между прочим заметила Карлу,
что ночью слышала звук захлопнувшейся мышеловки.
-- Ты посмотришь? -- спросила она, потягивая кофе и делая
вид, будто полностью поглощена чтением газеты.
Не сказав ни слова. Карл поднялся на чердак.
Крис направилась к лестнице и по дороге встретила Карла,
спускавшегося с чердака. В руках он держал большую плюшевую
мышь. Он нашел ее в мышеловке.
Крис, удивленно подняв брови, уставилась на мышь.
-- Кто-то шутит,-- пробормотал Карл, проходя мимо нее и
относя игрушку в спальню Реганы.
-- Сколько интересного происходит в доме,-- заметила про
себя Крис, входя в спальню. Она сняла халат и стала готовиться
к съемкам. Да, может быть, лучше кошку, старый осел. Гораздо
лучше. Она усмехнулась, и лицо ее сразу сморщилось.
Съемки шли успешно. К 12 часам дня пришла Шарон, и в
коротких перерывах они занимались делами в гримерной Крис.
Написали письмо агенту с обещаниями обдумать предложение, дали
согласие на приглашение в Белый дом, сочинили телеграмму
Говарду, напомнив ему, чтобы он позвонил Регане в день ее
рождения, настрочили просьбу менеджеру Крис о годовом отпуске и
составили план проведения вечеринки, которую решено было
устроить двадцать третьего апреля.
Вечером Крис повела Регану в кино, а на следующий день на
"ягуаре", принадлежащем Крис, они поехали осматривать
достопримечательности Вашингтона. Они посетили Мемориал
Линкольна, Капитолий, лагуну цветущих вишен. Потом поехали на
Арлингтонское кладбище к могиле Неизвестного солдата. Регана
вдруг посерьезнела, а у могилы Джона Ф. Кеннеди даже слегка
взгрустнула. Она долго глядела на Вечный огонь, потом вдруг
взяла мать за руку.
-- Ма, а почему люди должны умирать?
Эти слова ранили Крис. О, Рэгс, и ты тоже? Неужели и ты?
Нет, нет! Что она могла ответить ей? Соврать она не могла. Крис
всмотрелась в личико дочери, повернутое к ней, в ее блестевшие
слезами глаза. Неужели Регана читала ее собственные мысли? У
нее это всегда получалось. Всегда получалось раньше...
-- Малышка, люди очень устают,-- ответила Крис.
-- Почему же Бог разрешает им уставать?
Крис удивилась и забеспокоилась. Сама она была атеисткой и
никогда не говорила с Реганой о религии считая, что это было бы
нечестно.
-- Кто рассказал тебе про Бога?
-- Шарон.
-- Понятно. Надо будет с ней поговорить.
-- Ма, ну почему Бог разрешает нам уставать?
Крис посмотрела в эти глаза, ждущие ответа, увидела в них
боль и сдалась -- она не могла рассказать ей того, что сама
считала правдой.
-- Понимаешь, Бог скучает по нас, Рэгс, и хочет, чтобы мы
к нему вернулись.
Регана ничего не ответила. Молчала она и по дороге домой.
В таком настроении Регана оставалась в течение двух дней.
Во вторник был день рождения Реганы, и ее настроение,
казалось, улучшилось. Крис прихватила ее с собой на съемки, и
когда рабочий день закончился, все участники фильма спели
Регане песню "С днем рождения", а потом подарили торт.
Дэннингс, будучи всегда добрым по трезвости, зажег юпитеры и
заснял момент, когда Регана разрезала торт. Он назвал это
"пробной съемкой" и пообещал впоследствии сделать ее
кинозвездой. Регана веселилась от души.
Но после обеда, получив подарки, девочка опять заскучала.
Говард так и не позвонил. Крис сама набрала его номер в Риме, и
портье ответил, что Говард отсутствует уже несколько дней.
Наверное, катается где-нибудь на яхте. Крис извинилась и
повесила трубку. Регана понимающе кивнула головой. Но
настроение у нее было окончательно испорчено. Девочка
отказалась даже выпить шоколадный коктейль. Ничего не сказав,
она пошла в детскую и оставалась там до вечера.
На следующий день Крис проснулась и увидела рядом с собой
полусонную дочь.
-- Что такое, какого... Что ты здесь делаешь? --
улыбнулась она.
-- Моя кровать трясется.
-- Ты с ума сошла. -- Крис поцеловала ее и накрыла
одеялом. -- Иди спи, еще рано.
То, что казалось утром, было на самом деле началом
бесконечной ночи.
Глава вторая
Священник стоял в метро на краю пустынной платформы и
прислушивался к грохоту поездов, который заглушал его боль. Эта
боль уже долгое время никак не утихала в нем. Но так же, как и
сердцебиение, особенно отчетливо она слышалась в тишине.
Священник переложил портфель из одной руки в другую и
пристально вгляделся в нутро тоннеля. Цветные огоньки убегали
вдаль, и казалось, что они освещают дорогу к отчаянию и
безнадежности.
Послышался кашель. Священник обернулся. Какой-то седой
бродяга сидел на полу в луже собственной мочи и не шевелился. У
него было сморщенное, измученное лицо, и в желтых глазах
светилась тоска.
Священник отвернулся. Сейчас этот бродяга подойдет к нему
и начнет скулить. Помогите старому дьяцку, отця! Позалейте!
Рука, испачканная в блевотине, судорожно нащупывала на груди
медаль. Воздух был полон отблесками тысяч исповедей, смешанных
с запахом вина, чеснока и сотен других исконно человеческих
грехов, выплеснувшихся наружу... Они обволакивают... душат...
душат...
Священник почувствовал, что бродяга медленно поднимается.
Не подходи!
Шаги.
Боже, спаси и сохрани!
-- Эй, отця!
Священник вздрогнул. И поник. Он не мог обернуться. Не мог
видеть Христа, стонущего в этих пустых глазах, Христа,
страдающего от гнойных ран и кровавого поноса, того Христа,
который не мог дольше жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13