.. Мы потеряли естественность и самостоятельность, мы перестали быть самими собой... Дошло до того, что люди стыдятся лучших своих чувств и, если эти чувства проскальзывают в них по неизбежной потребности натуры, торопятся как можно скорей задушить это отсталое, несвоевременное проявление».
«Санкт-Петербургские ведомости» 10 марта: «В минуту цареубийства сказалось все бессилие охранителей и нравственное бессилие общества, из которого выходят цареубийцы. Бессилие – произведение не одного дня. Это продукт постепенного умаления и исчезновения государственных идей в общественном сознании, во внутренней нашей жизни. Ее заменила идея наживы и меркантилизма. Одушевленная сверху донизу одной наживой, наша администрация прикрывала свою бессодержательность или официозным либерализмом... или репрессивными мерами... Именно нажива определяла чиновничий либерализм, который здравый ум называл просто ничегонеделанием... Если такая администрация являлась преступной относительно государства, то вдвое преступнее она становилась относительно русского общества... Под камертоном тунеядной администрации могло образоваться только общество повального тунеядства. И в самом деле: по мере того, как наши общественные слои приближались к административным центрам, они становились все более и более тунеядными так, что, наконец, в центре обиталища русского царя тунеядство общества достигло состояния принципиальности!.. Таким образом тунеядная среда наживы, разврата и мещанского цинизма давали те ручьи своих отпрысков, которые, сливаясь в реки, образовали моря нигилистов, самоубийц, из которых враги России выуживают цареубийц... Что же это свидетельствует? А то, что не практическая жизнь, не превратности зрелой, сознательной жизни размножили это охлаждение к жизни, которое берет бритву и режет себе горло; не сознательный, разумный протест, приобретенный опытом жизни, творит у нас политического преступника, а домашняя, семейная среда и школа тунеядного общества».
Из газетной хроники: «Надо было видеть улицы Петербурга в ночь с 1 на 2 марта, чтобы судить о силе всеобщего оцепенения жителей столицы. Самые многолюдные улицы, на которых никогда не прекращается движение, были совершенно пусты». («Петербургская газета», 7 марта).
«Все время в Аничковом дворце стоит караул л. гв. Павловского полка. Мы слышали, что тотчас после катастрофы 1 марта командир Павловского полка Шмидт, взяв из казарм роту в полном составе, бегом явился в Аничков дворец, чтобы охранять государя наследника и его семейство; сам генерал не оставлял дворца в течение двух суток». («Сын отечества», 11 марта).
«Газеты сообщают, будто бы в клинику профессора душевных болезней Мержеевского за последние три дня поступило около десяти человек больных, внезапно помешавшихся, видя все, что в настоящее время в Петербурге натворилось» («Порядок», 8 марта).
«Все фабрики и заводы, находящиеся на Выборгской стороне, за Московской и Нарвской заставами, приостановили 6 марта на два дня работы свои, дабы дать возможность рабочим присутствовать в церквях при совершающихся ежедневно панихидах по почившему государю» («Петербургская газета», 7 марта).
«... все питейные дома и портерные вечером 1 марта были закрыты и нельзя не признать эту меру вполне разумной, так как легко могли произойти буйства. Нам сообщают, что на Дворцовой площади в 3.30 часа дня, 1 марта толпа бросилась на двоих человек с криком: „держи, бей“. Затем раздались раздирающие вопли истязуемых. Кто они были и остались ли живы, не удалось узнать» («Порядок», 4 марта).
«Юнкер конвоя Койтов после катастрофы находился на площади Зимнего дворца, где около трех часов ему удалось спасти от ярости толпы три личности, вызвавшие подозрение ее своими замечаниями. Откуда-то нашлась уже веревка, на которой хотели повесить на фонаре этих субъектов, но их успели вовремя загнать во двор Главного штаба, и они поплатились только боками» («Порядок», 6 марта).
«К появившимся сообщениям о народной расправе мы можем добавить еще следующие два. Один из университетских студентов был 2 марта у Зимнего дворца; почему-то на него народ обратил внимание и хотел бить. Тогда молодой человек сказал, что он не студент. – Перекрестись! – Студент перекрестился, и его оставили в покое. Другой случай был на Невском проспекте, на углу Троицкого переулка. Один из типографских работников ударил несколько раз слушательницу женских курсов, которая вышла из квартиры. Она вскочила на первого попавшегося извозчика и приехала на курсы, где сейчас же упала без чувств... Многие из студентов приняли все меры, чтобы не вовлекать народ в ошибку. Одни оставляли дома пледы и форменные фуражки, другие снимали очки, заботились о внешности; студенты постригали волосы, женщины закутывали голову в платки; рассказывают, что многие продавали пледы по самой дешевой цене» («Петербургская газета», 15 марта).
Отклики на 1 марта 1881 года в революционной заграничной печати: «Набат» П. Н. Ткачева, No 1, 20 июня 1881 г.: "Казнь официального представителя правительствующей, то есть грабительствующей шайки народных эксплуататоров и палачей повергла «злодеев» в неописуемый страх и трепет. Боязнь за свою жизнь и предчувствие близкого, беспощадного народного суда окончательно свели их с ума и заставили их, очертя голову... броситься в засасывающий омут такого дикого варварства, такого самодурного произвола, такого идиотического террора, которые даже в незлобливых сердцах самых верноподданнейших их «верноподданных» невольно вызывают чувство ужаса и омерзения...
Таковы в общих чертах главнейшие и наиболее бросающиеся в глаза благие (т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139