! Он любил всех бездомных собак, и кормил их, и пристраивал знако
мым. Еще он любил сосиски, детективы, Стинга, кино про любовь и растворимый
кофе, который Арсений однажды в приступе самодурства запретил в конторе
, только у Феди в столе была банка, и он потихоньку отсыпал оттуда, играя по
всем правилам Ц в начальника и подчиненного.
Федя то и дело влюблялся, и все в каких-то дурех, и жаловался, и печалился, и
вздыхал, а Троепольский только раздражался Ц он-то никогда и ни в кого не
влюблялся, потому что это мешает работе, а он умел только работать, и боль
ше ничего.
Как он станет работать без Феди?!
Он вдруг понял, что сейчас заплачет, что уже плачет, потому что щекам стало
горячо, а в горле как-то очень узко, и в глазах странно дрожало и двоилось.
Последний раз он плакал, когда ему было лет пятнадцать. Бабушка умерла, и и
менно тогда он понял, что умрут все, и испугался, и плакал от испуга и горя.

Он прижал пальцы к глазам, очень крепко, чтобы загнать обратно слезы, и заг
нал.
Он не знал, что ему делать дальше. Что вообще делают в таких случаях? Куда б
егут? Кому звонят?
Зачем-то он собрал с пола остатки своих очков и горкой выложил битое стек
ло на край сверкающего письменного стола.
Он мог бы остановить убийцу Ц в прямом смысле слова остановить, схватив
за рукав. Он не вернул бы обратно Федю, но хотя бы знал, кто во всем виноват.
А он не остановил!
Из книжек и фильмов он помнил совершенно точно, что нельзя ничего трогат
ь на “месте происшествия”, но он должен был знать, что здесь случилось! Он
перебрал все диски, стопкой выложенные на столе, Ц музыка, музыка, опять
музыка, установочная программа, последний проект, который делали для авт
омобильного завода. Собственно, пока его делал один Федя, остальные подк
лючатся на более поздней стадии, когда Федя наваяет что-нибудь сказочно
красивое, а Троепольский одобрит, добавит от себя немного красоты и “зап
устит проект в работу”.
Из набора дисков никак нельзя было узнать, что случилось. Он огляделся по
сторонам с тоской и страхом, чувствуя, как необратимо и навсегда меняетс
я мир вокруг него Ц и прежний, легкий, свободный, веселый, не вернется бол
ьше никогда!
Ни следов, ни оброненного носового платка с монограммой, а лучше бы с адре
сом, ни сигаретного пепла, ни разорванного в клочья договора, ничего, что м
огло бы навести Троепольского хоть на какую-нибудь внятную мысль. Зачем?!
За что?!
Так тоскливо ему было, так гадко, так отвратительно в одной комнате с тем н
епонятным, что раньше было Федей, что он все время заставлял себя смотрет
ь строго на какой-нибудь предмет или в стену, не смотреть на то ужасное, на
полу.
Он вызвал милицию Ц долго объяснял, что не знает адреса, по буквам диктов
ал фамилию. “Как? Ц устало спрашивала тетка в трубке. Ц Еще раз повторит
е. Тобольский?”
Дожидаясь этой самой милиции, он ушел на лестницу и сел на ступеньку, рядо
м с прикрученной сигаретной банкой, издававшей немыслимую вонь, и курил,
и заставлял себя не думать ни о чем.
Самым трудным было заставить себя не думать о том, что в двух шагах от него
был человек, убивший Федю, а он упустил его.


* * *

Найти место для машины в тесноте и давке Газетного переулка всегда было
задачей не для слабонервных, а Полина в этот вечер как раз оказалась слаб
онервной. Одного она подрезала так, что он шарахнулся от нее вправо и заби
лся за фонарный столб, второго загнала в сугроб, а третьего просто вытесн
ила с единственного пятачка, куда он пытался припарковаться.
Ц Идиотка! Ц опустив стекло, заорал этот самый третий. Ц Дура, блин! Куд
а тебя несет, ты че, не видишь меня, что ли?!
Ц Вижу, Ц пробормотала Полина себе под нос, выкрутила руль, прицелилась
, нажала на газ. Тот, за опущенным стеклом, ахнул и вытаращил глаза. Ее бампе
р замер в сантиметре от его бампера, и она лихо сдала назад Ц зарулила.
На заднем сиденье были портфель, пакет с бумагами и Гуччи. Портфель и паке
т она выудила легко, а Гуччи забился в самый угол и трясся мелкой припадоч
ной дрожью.
Ц Ты че?! В морду захотела?! В морду, что ли, дать тебе?! Дубина стоеросовая! Т
ы че, не понимаешь, сколько твоя, блин, уродина стоит и сколько моя машина?!

Ц Гуччи, Ц позвала Полина, по пояс свешиваясь на заднее сиденье, Ц иди с
юда, Гучинька!
Достать песика было никак невозможно. От страха перед тем, что вопило так
близко, за тоненькой автомобильной дверцей, за грязным стеклом, бедный Г
уччи уползал в дальний угол, косил выкаченным карим глазом, поджимал лап
ы и, кажется, начал икать.
Ц Ездить научись, оглобля! Повезло тебе, что я сегодня добрый! Дура, блин, у
родка! В морду бы тебе дать по справедливости, да неохота мне пачкаться об
тебя!..
Машины даже не сигналили, а ревели и стонали, потому что жаждавший справе
дливости мужик, бранившийся у нее за стеклом, бросил свою драгоценную та
чку прямо посреди переулка, и движение встало, и пробка образовалась, и по
рядок нарушился.
Ц Гучинька, Ц уговаривала Полина, Ц пойдем, заинька.
Заинька отодвигался все глубже и теперь уже отчетливо икал от страха.
Порода называлась “Китайская хохлатая”. Очень, очень редкая и драгоценн
ая порода. И главное, дивной красоты. Все тщедушное тельце голое и розовое
, как у младенца. Немного жидкой шерстки на лапах, эдакая кисточка на хвост
е и подобие дамской прически “с начесом” на макушке и на растопыренных, к
ак у летучей мыши, ушах. Этот представитель китайских хохлатых был как-то
по-особому, трогательно несчастен, выкаченные глаза смотрели с каким-то
особенным трогательным ужасом, а задница была особенно голой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13