Еще поворот – подмостки длинных пакгаузов, мешки, прикрытые брезентом, деревянные строения, запорошенные белой известковой или серой цементной пылью – центральный склад стройки. Новый поворот – и перед глазами широкая улица жилого поселка, ряды двух– и восьмиквартирных сборных домиков с крутыми крышами, Г-образные краны, странные силачи-великаны, которые поднимают на вытянутой руке многотонные грузы. Там, где возвышается один из кранов, строится клуб, другой кран обозначает больницу, третий – будущий Горсовет будущего города.
После жилого городка Кашин осматривает мастерские – механические, авторемонтные, арматурные, столярные. Визжат дисковые пилы, распиливая дрожащие доски. Грохочут бетономешалки, мотая угловатыми головами, сплевывают в кузовы самосвалов серый студень бетона. Затем на очереди базальтолитейный комбинат. Сейчас это голое изрытое поле с кучами мокрой рыжей и черной глины. Но Кашин хорошо знает, как это будет выглядеть. Вот отсюда придет лава, здесь будут формы для базальтового литья, от них пар пойдет на турбины, а горячая вода – в оранжереи, туда, на южный склон горы, где уже торчат железные ребра будущих строений.
Еще поворот – и Кашин взлетает на вершину горы. Внизу сейчас лето, а наверху – нетающие льды. Взрывая снежную пыль, ползут по косогору тракторы, волочат тяжелые гулкие трубы. Здесь много работы: надо пробурить 12 скважин, чтобы выпустить пар наружу; поставить 12 турбин, которые будут превращать энергию пара в электрическую. Нужны и конденсаторы для сгущения отработанного пара, и очистители, где будет отделяться соляная и серная кислота, и, наконец, гидростанции на склоне горы. Ведь пар идет на высоту четырех километров, там он превратится в воду, вода все равно побежит вниз по склону. Ее энергия не должна пропадать даром.
В ясный день буровые вышки можно разглядеть в бинокль – они кажутся тоненькими занозами в каменной коже горы Но сейчас пасмурно, вершина в облаках, наверху идет густой снег, вместо вышек виднеются смутные тени.
– Подойдите кто-нибудь, – требует Кашин. На экране возникает лицо бурового мастера. Из-под меховой шапки, усыпанной снегом, торчит задорный чуб, блестят щеки, мокрые от снега, блестят глаза, блестят ровные зубы. Так и хочется сказать: «Экий бравый парень! Что за молодец!»
– Как дела, Мочан? – спрашивает Кашин, невольно улыбаясь.
– Лучше всех, товарищ начальник.
– Небось, страшновато, поджилки трясутся?
– Нас не запугаешь Мы, Мочаны, – лихой народ, запорожских казаков прямые потомки. Дед мой, я его помню, самых горячих коней объезжал. Бывало, вскочит на коня, возьмет в шенкеля и шпорой еще дразнит. Другие подойти боятся, а деду чем злее конь, тем приятнее. Но и деду не снилось, что внук его Григорий Мочан, сядет на вулкан верхом и шпорой будет его горячить.
– Ну, ну, распетушился. А вот я посмотрю, где сейчас ваша шпора.
У видефона широкие возможности. Мгновенно он переносит Кашина в палатку геологоразведчиков. Черноволосая девушка с удлиненными глазами показывает аппарат, стоящий на столике. Все здесь знакомо нам: и девушка – Тася, бывшая лаборантка, ныне техник подземной службы, разведчик-наблюдатель, и аппарат – обыкновенный трехлучевой. На экране его, как обычно, серые полосы различных оттенков – пласты горных пород. И среди них – косой след, словно ход дождевого червя. Кашин с удовлетворением смотрит, как удлиняется след, как ползет по экрану, приближаясь к нижней кромке, темное пятнышко – электрический бур.
Теперь остается посмотреть лавопровод, последний пунктир, ведущий к сердцу вулкана. На экране длинная галерея, облицованная вогнутыми плитами. Галерея слепая, она упирается в стенку. Но это не забой, в стене видна стальная дверца. Вот она открывается, изнутри выходит человек в комбинезоне с гаечным ключом в руках. У него суровое лицо, изборожденное шрамами, недовольно сжатые губы, усталые глаза. Это тоже наш старый знакомый – летчик Ковалев, сейчас, увы, бывший летчик.

3.

КОВАЛЕВ приземлился навсегда. Не помогли жалобы, письма, освидетельствования, переосвидетельствования, поездка в Москву. – «Негоден», – говорили врачи. И профессор в Москве сказал, разводя руками:
– Ничего не поделаешь, дорогой. Последствия контузии. Левый глаз видит на 20 процентов. Нельзя вам летать.
– Да нет, я вижу хорошо, я волновался на комиссии, – пробовал спорить Ковалев.
– В том и беда, что вы видите хуже, когда волнуетесь. Да вы не горюйте, вы свое дело сделали. Выходите на пенсию и отдыхайте с чистой совестью.
– Рано мне отдыхать. Я моложе вас лет на двадцать.
– Ну, подыщите место в летной школе или на аэродроме.
– На аэродроме? Никогда!
Ковалев представил себе зеленое поле, готовые к взлету машины, ревущие моторы, стремительной разбег. Вот металлическая птица устремляется в голубой простор, острые крылья режут плотный воздух, встречный ветер хлещет ее… а на опустевшем поле стоит унылый человек, провожая взглядом серебряную точку. Нет уж, чем жить так, томясь, тоскуя и завидуя, лучше порвать сразу, не дразнить себя. Нет, нет, на аэродром он не пойдет.
Врач проводил Ковалева до дверей, пожал руку, похлопал по плечу, пригласил зайти через несколько месяцев, а Ковалеву казалось, что его вышвырнули на улицу пинком. Дневной свет показался ему тусклым и серым. Прохожие раздражали его. «Спешат! Конечно, они имеют право спешить – у каждого есть место и дело. Только ему некуда торопиться. Говорят – заслужил покой. Сдали в утиль, выбросили на помойку – вот, что значит покой».
В то время строительство на сопке Горелой только разворачивалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38