Энтрери метнул в него взгляд, говоривший, что ему все равно.– Может, все дело в том, откуда я, – нимало не смущаясь его показным равнодушием, продолжал дроу. – Я, дружище, несколько веков жил, не видя восходов и закатов. Наверное, поэтому они сейчас производят на меня такое впечатление.Энтрери оставался безучастен.– Возможно, когда я проведу на поверхности пару десятков лет, на меня это зрелище тоже будет нагонять скуку, как на тебя.– А разве я это сказал? – А разве ты вообще что-либо говоришь? – парировал дроу. – Или тебя забавляет наблюдать, как окружающие вынуждены делать верные выводы из твоих недовольных взглядов и гримас?Фыркнув, Энтрери снова уставился на садящееся солнце. Над полыхающим полукругом огнем горели облака, словно отгораживая светило от густеющей синевы неба.– Ты когда-нибудь грезишь, друг мой? – спросил Джарлакс.– Все грезят, по крайней мере, так мне говорили. Наверное, я тоже, хотя запоминать сны я даже не пытаюсь.– Я имел в виду не ночные сновидения, – поправил дроу. – Ночью сны и впрямь видят все.Даже у эльфов в их дремлении бывает что-то похожее на ваши сны. Нет, я говорил о тех, кто грезит при свете дня.Энтрери поглядел на него с интересом.– Ночные сновидцы меня не очень увлекают, – продолжал Джарлакс. – Говорят, с помощью ночных снов человек избавляется от дневных тревог или же отправляется в волшебный полет без всякой цели. Те, кто грезит только по ночам, – приземленные.– Какие?– Средние, обычные. И они не интересуют меня, поскольку им некуда взлететь. Но те, кто грезит при свете солнца… с теми хлопотно, дружище.– Разве ты не входишь в их число?– Если бы я не признавал неугомонности своей натуры, кто-нибудь мне поверил бы?– Только не я.– Вот ты и ответил.Дроу помолчал, глядя на горизонт, за который медленно садилось солнце. Энтрери смотрел туда же.– Я знаю еще кое-что о дневных мечтателях, – проговорил, наконец, Джарлакс.– Сгораю от желания узнать, – без всякого интереса отозвался убийца.– Только тех, кто грезит днем, можно назвать живыми в подлинном смысле слова. – Он через плечо посмотрел на Энтрери и встретился с ним взглядом. – Поскольку лишь они видят в жизни какую-то цель и всеми способами стремятся взлететь над обычным существованием.Энтрери слушал, не шелохнувшись.– Ты тоже грезишь при свете дня, – уверенно закончил Джарлакс. – Но только в тех редких случаях, когда твоя приверженность – чему, кстати, я никак понять не могу – ослабевает и ты вырываешься из тисков железной дисциплины.– Может, подчинение жесточайшей дисциплине – и есть моя мечта?– Нет, – ни мгновения не задумываясь, ответил дроу. – Самоконтроль – это не порождение воображения, друг мой, это, наоборот, боязнь прихотей воображения.– Так что же, способность грезить и наличие воображения для тебя одно и то же?– Само собой! Грезы рождаются в глубине сердца и просачиваются наружу через заслоны здравого смысла. Без сердца…– Остается лишь самоконтроль? – договорил за него товарищ.– И только-то. О таком выборе можно лишь сожалеть.– Не нужна мне твоя жалость, Джарлакс!– Мечтатели, конечно же, стремятся овладеть всем, что видят.– И я тоже.– Нет, ты стараешься владеть собой, и больше ничем, а все потому, что боишься мечтать. Ты все время душишь голос сердца.Энтрери глядел на него хмуро и сердито.– Я не критикую, это всего лишь наблюдение, – сказал Джарлакс, поднимаясь и отряхивая штаны. – Или предположение. Ты настолько преуспел в самоконтроле, что мог бы достичь и чего-то более значительного, чем слава неумолимого убийцы.– Почему ты думаешь, что мне нужно что-то еще?– Я знаю, что тебе нужно больше, чем есть, как и любому человеку, – промолвил Джарлакс и стал спускаться по скале. – Ответ на вопрос, как жить, а не просто существовать, – в твоем сердце, Артемис Энтрери, если только ты удосужишься туда заглянуть.Он помолчал, глядя на Энтрери, вперившего в него тяжелый взор, а потом бросил ему флейту, точную копию той, что лежала на коленях убийцы.– Вот тебе настоящая, – сказал Джарлакс. – Это ее несколько веков назад сотворил Идалия, а Ильнезара подарила тебе.Джарлакс знал, что Идалия вложил в инструмент способность открывать человеческие сердца, но ни словом не обмолвился об этом убийце, а всего лишь повернулся и пошел прочь.Оставшись один, Энтрери некоторое время переводил взгляд с одной флейты на другую. То, что Джарлакс стащил такую ценную вещь и сделал точную копию, его не удивляло. Хотя нет, не точную, тут же мысленно поправил он себя. Звук у подделки был пустой, хотя внешне оба инструмента ничем не отличались. В чем же разница? Может, в том, что в подлинную мастер вложил частицу своей души?Вертя флейту в руках и проводя пальцами по гладкому дереву, Энтрери чувствовал скрытую в этой хрупкой вещи силу. Он взял в другую руку поддельный инструмент, поднял оба и закрыл глаза, пытаясь на ощупь определить настоящий. Ему это не удалось.Лишь когда он извлек первую ноту, сомнений не осталось: звучание подлинной флейты захватило его без остатка, увлекая в какой-то другой мир.– Мудрый совет, – неожиданно услышал Джарлакс чей-то голос, когда зашагал по тропинке вниз.Нисколько не удивившись, дроу в знак приветствия коснулся полей широченной шляпы и спросил Мариабронна:– Ты что же, подслушивал чужой разговор?– Каюсь, виноват, – пожал плечами следопыт. – Я проходил мимо, когда услыхал твой голос. Я думал идти себе дальше, но твои слова меня заинтересовали. Видишь ли, я когда-то уже слышал нечто подобное, но тогда я был молод и только готовился вступить в большой мир.– А тот, кто тебе это сказал, случайно не предупредил, как опасно иногда подслушивать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100