При капитализме человек эксплуатирует человека, а при социализме наоборот!), но капиталист, как правило, наживаясь, никаких законов (своего, капиталистического мира) не нарушает (правда, иной раз довольно хитро обходит), а у нас какой-то Брежнев или Суслов не то что нарушают, они просто живут "своими", народу неведо-мыми, никем не контролируемыми законами. (Один киевский завскладом жаловался мне, что никак не дождется пенсии. "Сил больше нет, грабят кому не лень. А под суд попаду я. Вчера вот, приехал шофер Ковпака, сам он носу не кажет - давай, говорит, апельсины. Даю ящик. А персики есть? Даю и персиков ящик! Заодно и двадцать банок зеленого горошка загребает. Сел в машину - привет! - и укатил. А платить кто будет? Пушкин?")
Короче, в капиталистической стране законы обходят, но они есть. По ту сторону берлинской Стены, хотя и существует "свод законов", но нарушают их не знаю, кто больше: злоумышленни-ки или законодатели? А называется всё это одним словом - произвол, словом, начисто исключающим другое слово свобода.
Свобода! Господи, как только не обыгрывается это слово, это понятие. Свобода умирать под мостом, свобода издеваться над неграми, свобода вмешиваться во внутренние дела суверенной державы и т. д. И всё же, только здесь, на Западе, я понял, что это значит.
Я не озираюсь! Не говорю шепотом, не закрываю все двери и окна, не открываю крана на кухне или в ванной, не кладу подушки на телефон, не говорю "тс-с-с!" и не указываю пальцем на потолок. Никто не вломится в мою квартиру или в квартиру моего товарища, у которого я остановился на несколько дней, и не скажет "вы нарушили режим прописки, не отметились в милиции", и не посадит в машину, и не отвезет на аэродром, и не купит билет (за мои, дурака, деньги), и не проследит, пока самолет не взлетит (со мной такое было, когда в Москву прилетал Киссинджер). И никто не подойдет к машине моего друга, который встретил меня на вокзале и повез в гостиницу, и не скажет "пройдемте", и мы битых три часа просидим в милиции - есть подозрение, что вы сбили девочку! - и отпустят нас, только когда за окном появится иностранный журналист... Всех этих развлечений я теперь лишен. И писать могу, что хочу, - даже что наш вклад в войну больше, чем всех союзников вместе взятых. И про американские "шерманы", "аэрокобры", "студебеккеры" и свинотушенку тоже могу писать, и никто мне теперь не скажет, что я на них променял кровь советских солдат. Стоит, стоит, тысячи месс стоит Париж, в котором я сейчас живу. И одна из них - свобода умереть под мостом. Что может быть лучше - придешь вечерком, ночью к Сене, спустишься по лесенке у Тюильри на набережную, пройдешь под аркой моста Pont-Royal, сядешь себе на лавочку у старого, со свисающими до самой воды ветвями, вяза (люблю я этот вяз) и закуришь. За твоей спиной Лувр, у ног тихо плещется Сена, и одно только окошко светится еще на том берегу. Сидишь и куришь. И думаешь. И сердце вдруг останавливается... Всё... Чем плохо?
10
Жена банкира крайне была удивлена, когда в этот час кто-то позвонил в дверь. Обыкновенно в это время никто не приходил - булочник и молочник всё оставляли у дверей. Она готовила на кухне мужу утренний завтрак (petit-dejeuner), он в это время брился.
Она сняла фартук и, взглянув по дороге всё же в зеркало, пошла открывать. В дверях стоял молодой, довольно приятной внешности человек. Он улыбался. В руках у него был пистолет.
- Доброе утро... Могу ли я видеть вашего мужа?
Он вошел, закрыл за собой дверь, сделал два поворота ключом и положил его в карман.
- Он еще не встал? Я подожду тогда.
Жена банкира ничего не могла ответить. Она узнала молодого человека. Ей стало страшно.
Из ванной вышел банкир, вытирая лицо полотенцем.
Молодой человек поздоровался. Банкир тоже узнал его.
- Простите за раннее вторжение. Но мне нужны деньги...
Воцарилось молчание. Банкир продолжал машинально вытирать лицо. Молодой человек сунул пистолет в задний карман брюк - он был очень маленький, как в старину говорили, дамский.
- Понимаю, - сказал он. - Больших сумм вы дома не держите. Когда открывается ваш банк?
- В... девять...
Все трое посмотрели на большие стоячие часы в углу. На них было десять минут девятого.
- Ничего, я подожду.
Он огляделся по сторонам, они стояли еще в прихожей, и сделал несколько шагов в сторону столовой. Улыбнулся. У него была приятная улыбка.
- Может, по чашечке кофе? А?
Потом они сидели и пили кофе с круассанами и апельсиновым джемом. Беседовали. Впрочем, беседой это трудно было назвать, говорил, в основном, молодой человек, хозяева больше поддакивали или вставляли короткие "Не может быть... Серьезно?.." и переглядывались - первый страх прошел, но особой раскованности не чувствовалось. Наливая пришельцу в кофе молоко, мадам пролила его на скатерть - руки дрожали. "Гость" сделал вид, что не заметил.
Он рассказывал довольно интересные истории. Его слушали.
В дверях показалась одиннадцатилетняя дочь хозяев. "Гость" тихо сказал, так, чтоб девочка не слышала:
- Не будем травмировать... - и заговорил о затонувшем у берегов Бретани танкере, об этом писали все газеты.
Без десяти девять он, вытерев салфеткой губы, привстал.
- Может, двинем?
Банкир отправился в гараж. Молодой человек стал рассматривать висевшие на стенах абстрактные треугольники и квадраты. Увидев среди них небольшой пейзажик - ветряная мельница, облака - сказал:
- Предпочитаю подобное.
- Это работа деда моего мужа, - сказала хозяйка. - Он был художником.
Вернулся банкир.
Когда они садились в машину, он сказал:
- Надеюсь, вы ее нам оставите? - голос его дрогнул. - Отпуск, знаете ли... Мы всей семьей собрались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37