И мы сквозь горы и перевалы, только ели над нами серебрятся, за два часа и в Невшателе. Любуемся тучами и закатами над озером, пьем кофеек, пишем открытки "привет с берегов прекрасного озера" - и назад, теперь уже через Берн, заодно и сосисок там на ужин купим - французские нас не удовлетворяют, жуешь-жуешь, никакого вкуса. Кроме сосисок, умудряюсь еще купить (заносит, заносит в книжные магазины) книжечку про очень любопытного, неведомого мне австрийского архитектора Фрица Вотруба презабавную церковь в Вене построил...
- Ну, а сегодня куда?
- В Германии были, в Швейцарии были. Давай в Лихтенштейн. Есть такое княжество на границе с Австрией. Что скажешь?
И мы через Цюрих, через всю Швейцарию, в княжество Лихтенштейн: 22 километра на десять, со столицей Вадуц - пять тысяч жителей. Вот какие княжества есть на свете. Непонятные. Въезжаешь, и при всем желании не можешь обнаружить, где же была граница. Царствует там пожилой, мало кому известный Франц-Иосиф II - физиономия его на всех марках, во всех лавочках и киосках единственных двух улиц столицы. Живет он в средневеко-вом замке на горе - по вечерам подсвечивается. И благоденствует страна, говорят, благодаря банкам, которых хотя на этом клочке земли будто бы больше, чем даже в Женеве или в Нью-Йорке, мы с Вовкой обнаружить так и не смогли. В горах, в пещерах, что ли? Не обнаружили мы и "Гастронома" (сосиски!), очевидно, спасают приусадебные участки.
На этом наши вояжи кончились. Хотели еще в Люксембург мотнуть, да мне уже пора было в Париж. Решили его, заодно с Сан-Марино и Андоррой, отложить до лучшей погоды - начались первые заносы на перевалах.
Вот так, на старенькой, до поры до времени упрямой "Ауди" и знакомимся с миром наживы и потребления, повергая в ужас друзей-французов - никак у них в головах не укладывается, что можно так зазря тратить бензин...
Но возвращаюсь к тому, что прервал, усевшись рядом с Володей в машину... Стало ли лучше? И что значит лучше? В каком смысле? Кому?
Мне, беглецу, лучше. Считаю, что партия и правительство сделали мне подарок. И жена не жалуется, только на то, на что обычно все жены жалуются. В письмах друзьям пишу - всё о'кей. Витя, сын, как и все в его возрасте, собирается обзавестись то ли "Симкой", то ли "Рено" (с тоской думаю об этом моменте - начнутся всяческие волнения с незажигающейся искрой, свечами, карбюратором, и бензин дорожает, и куда бы всем вместе поехать?). Жена его трепещет при приближении очередных soldes - магазинных скидок. Внук Вадик ждет не дождется дня рождения - бабушка пообещала велосипед. За два года он стал настоящим парижским гамэном и носится по всем тротуарам в голубой каске на своей дощечке (scatboard) - очередное мальчишеское увлечение, охватившее весь Запад.
А я от всего этого скрылся к друзьям в Женеву и пытаюсь работать Париж для этого не создан.
Но, стоп! Расхвастался! Быть может, даже малость приукрасил, обошел молчанием всякие неприятности, огорчения, болезни, смерти (а всё это есть, и не умолчать об этом в дальнейшем). Но, в общем-то, "всё о'кэй" в моих письмах - не особенное преувеличение...
Ну, а там?
Стена...
По одну сторону шестьдесят три года, по другую только три.
Там прошлое, детство, отрочество и юность, мама, друзья, война. Здесь парижи, нью-йорки, лихтенштейны, воля-вольная, читай "до несхочу" и ... Стена. Ее ощущаешь, не видя ее. Увидя, понимаешь, что это надолго.
Мне не суждено ее перескочить. Другим удается. Туда - на недельку-две. Сюда - кто тоже на недельку-другую, на месяц, а кто и навсегда.
Ну, как? Как Москва? - первый вопрос. - Только не говори мне о колбасе. Знаю, что нет, и знаю, что при желании и умении можно и ветчину достать, даже семгу... А так, вообще, насчет воздуха...
И тут лица вытягиваются.
- Ты понимаешь, Вика, это как-то даже трудно объяснить. Ты вот, три года как уехал. И как будто ничего не изменилось. С точки зрения "колбасной", как всегда, то есть, то нет, а где-нибудь в Ярославле или Вязьме не то что колбасы - ни яиц, ни молока, чтобы поймать, в шесть часов утра надо вставать. Но к этому все привыкли - Москва к своему, Ярославль к своему... А вот с воздухом что-то случилось, всё меньше и меньше. Духота какая-то, спертость. Ты скажешь и будешь прав, что за эти шестьдесят лет не только горным воздухом и легкими морскими бризами дышали, но сейчас как-то особенно сперто. Не будем сравнивать со сталинскими временами - дело прошлое, - но и при Хрущеве была все-таки "оттепель", и двадцатый съезд, и Пушкинская площадь, и "шестидесятники" у вас на Украине. Тут же, правда, была и Венгрия, Куба, но рядом с этим и Иван Денисович... А сейчас какая-то тягомотина, гниение на корню. Внешне как будто и проблески какие-то, меньше сажают, кого-то выпускают, но страх, охватив-ший всех, не проходит. Институт стукачей и топтунов не перевелся. За кем-то неотступно ездят машины, телефоны если не у всех прослушиваются, то каждый, у кого ни побываешь, считает, что именно его на прослушке. И сколько ни убеждай, что в КГБ, как в любом советском учреж-дении, такой же бардак и неразбериха, и что на всех просто пленки не хватит, и магнитофоны барахлят, и лейтенантам, как и всем, всё осточертело*, - тебя слушают или не слушают, а телефон накрывают подушкой... А может, вся эта гниль и тоска от того, что читаем сейчас больше - доходят, доходят до нас ваши "Континенты" и "ГУЛаги" - и знаем, что есть какая-то "наша" жизнь там, в Израиле, в Париже, в Америке. Раньше всё в "капстранах" было чужое, а сейчас кап-кап-кап и накапало вас, и живете вы теперь, не умираете, у всех сносные квартиры, а у кого дома и машины...
* К слову сказать, во время обыска у меня на квартире долго искали спички, чтобы заглянуть под шкаф:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37