Вы являлись членом Длани Святой Инквизиции. Поэтому ваше дело находится в юрисдикции Церкви, а не светских или военных властей. Я здесь присутствую лишь как свидетель.
Он в изумлении взглянул на них.
– Но это беспрецедентно! Я не припомню ни одного случая, чтобы гражданина, даже состоявшего на службе Длани, привлекали к церковному суду. Неужели Мицлаплан так изменился за девять недель? Неужели изменен Завет Законодателя, выдержавший тысячи лет?
Ему никто не ответил, и он по очереди обвел их взглядом. Они чего-то боятся, внезапно понял он. Они в ужасе!
– Что-то случилось, верно? – наконец спросил он. – Что-то ужасное. Если уж ради меня пришлось изменить законы, то полагаю, что я имею право хотя бы знать, в чем дело?
– Капитан! – начал коммодор, но жрица перебила его.
– Довольно!
Военный наконец потерял самообладание, несмотря на присутствие вышестоящего лица.
– Святейшая, я не буду молчать! Этот человек прав! Если мы будем делать для него исключение, Закон падет, и мы станем не лучше прочих!
– Ваша дерзость может стоить вам больше, чем просто карьеры, коммодор, – предупредила она. – Вы очень близки к тому, чтобы сесть рядом с ним!
– Тогда так тому и быть! Я знаю, куда пойдет эта запись. И я доверяю тем, кто выше вас, судить мою душу. Если бы воинский устав мог изменять по своей прихоти любой офицер, ни один корабль не пролетал бы и дня, и флот перестал бы функционировать. Я не имею полномочий помешать вам забрать этого человека, но хотя я здесь скорее в качестве занавески, а не честного офицера и наблюдателя, я совершаю куда больший грех, позволяя вам такое! Я буду говорить!
Она была вне себя от гнева, но сумела сдержаться. Помолчав, она сказала:
– Очень хорошо, скажите свою замечательную речь. Можете говорить ему все, что хотите, это не имеет ровным счетом никакого значения.
Чин надеялся, что не ошибается в коммодоре. Запись разговора перед отправлением могли и исправить. Впрочем, на его корабле записи дублировались, и копии хранились не в одном месте.
Коммодор выглядел человеком, отлично знающим свое дело. Такими людьми не разбрасываются накануне войны.
– Вот до чего мы дошли, капитан, пока вас не было, – сказал офицер. – Еще десять дней назад подобной сцены никто и представить бы себе не мог. Великое равновесие разваливается у нас на глазах, со скоростью, ужасающей всех, кто хоть немного верит в него. В одиннадцати епархиях жрецы захватили власть и временно отменили права граждан. Сформированные ими отряды Инквизиции открыли беспричинный террор. Не менее десяти процентов флотских взбунтовались и убили своих жрецов. Некоторые из них, перейдя границу, совершили самоубийственный налет на корабли и планеты Миколя, чуть не развязав войну. В ответ Инквизиция арестовала и подвергла грубому ментальному контролю многих высших офицеров – даже тех, чья лояльность не подвергалась сомнениям, – а также видных коммерсантов, дипломатов и ученых. Те, кто любит свою Церковь, начинают приходить в ужас от ее действий, а на каждый роток платок не накинешь…
Эти известия ужаснули Ган Ро Чина, хотя он сразу понял, в чем тут дело. Только не здесь! подумал он. Не на Мицлаплане!
– Космолетчики, – наконец сказал он.
– Что? О чем вы?
– Первыми были космолетчики. Пилоты, которые поневоле проходят прямо сквозь эту дрянь. Она проникает в человека, разъедает его, высвобождает в нем все худшее. Инквизиция тоже много летает. Я видел, что они могут сделать – даже с рукоположенными. Сердцевина наша незыблема, так она устроена – но им и ни к чему разрушать сердцевину. Если мы перестанем верить друг другу, если будут потеряны открытость и уважение между жречеством и мирянами, вера перестанет быть нашим оплотом.
Он встал и взглянул в глаза маленькой жрицы.
– Вы заявили, что со мной будут обращаться как со жрецом, согласно церковному канону. Да будет так. По канону, Инквизиция не может вести расследование против собственных членов. Я требую немедленного слушания дела единственным, кто вправе судить Инквизитора, обвиняемого в ереси. Я требую суда Святого Ангела!
– Да как ты смеешь! Ни один мирянин не может быть удостоен Аудиенции! – кровь отхлынула от ее лица.
Но он не зря провел столько лет рядом с Маньей.
– Отчего же? Сейчас нет гражданского закона. Нет и закона военного. Если все, что осталось – это Священный Закон, я требую суда согласно ему! Меня можно обвинить в ереси, но если вы сейчас откажете мне, то, согласно Священному Закону, вы сами совершите еретический поступок, в присутствии свидетелей и с соответствующей записью в протоколе! Или, может быть, вы отвергаете и канон тоже? Если так, то это вы предались Аду, а не я, ибо если нет канона, то нет больше ничего!
Он обернулся к коммодору.
– Кстати, каким образом она добиралась сюда? Не через гиперпространство ли, сэр?
Коммодора тоже потрясли его слова.
– Настолько далеко я не могу заходить – но, по крайней мере, я могу исполнить ваше законное требование. Святейшая, мне очень жаль, но вы своим собственным решением отказались от ведения дела этого человека.
– И жрицы Мендоро тоже, – напомнил ему Чин.
– Да, да, вы правы. Святейшая? – коммодор вновь откашлялся.
Ган Ро Чину еще не приходилось видеть, чтобы человек был настолько взбешен и растерян одновременно. Наконец, она справилась с его логикой.
– Очень хорошо. Что скажете вы, доктор?
Доктор, дотоле бесстрастный ко всему происходящему, произнес:
– По моему мнению, Святейшая, разум этого человека – одновременно самый здравый и самый опасный из всех, что мне когда-либо встречались.
– Что ж, будь по-вашему, капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126