А она еще маленькая и не понимает, что делает.
7 часов вечера
Глаза Доми распухли, она держала в руке белый платочек и казалась намного старше. Витора включила транзистор, чтобы развеять тяжелое молчание. У нее тоже были красные глаза, и она двигалась по кухне медленно и нехотя. Доми сказала:
— Да тут еще Фемио. Думаешь, я заслужила такое обращение? Сколько раз он говорил: «Сеньора Доми, вы для меня как мать». Сама видишь, какая мать! И ведь уехал-то не на день, не на два.
Витора остановилась перед ней:
— Ну довольно, сеньора Доми, хватит. Не приставайте ко мне. Я уже слышала это двадцать раз. Что вы теперь от меня хотите?
— Чего ты окрысилась? Я не сказала ничего такого, чтобы ты на меня шипела.
Низкий размеренный голос повествовал из транзистора: «А тем временем бедный подкидыш Мария Пьедад подросла и стала совсем взрослой, и вот холодным зимним утром она пришла наниматься на работу в дом сеньоры маркизы».
Витора кивнула на приемник:
— Вот увидите, окажется, что это ее дочка.
Кико, сидя на корточках, возил что-то по полу, и, когда снова воцарилась тишина, в которой слышался только сладкий, чуть гнусавый голосок Марии Пьедад, он встал на ноги и сказал Доми:
— Не уходи, Доми, я не хочу, чтобы ты уходила.
Доми оттолкнула его:
— Это ты виноват. Если я ухожу, так все из-за тебя, ясно?
— Нет, Доми.
— «Нет, Доми», «нет, Доми», а кто раскрасил Крис?
— Она сама.
— Сама, сама… Думаешь, Доми совсем без понятия, хлопает ушами?
— Я не хлопаю ушами, Доми.
— Ну вот, — сказала старуха. — Ты еще мне грубишь.
Глаза Кико погрустнели.
— Я не грублю, Доми, — сказал он. — Я просто с тобой разговариваю.
Транзистор вещал: «Сеньора маркиза уже не могла обойтись во дворце без юной Марии Пьедад. И вот однажды весенним вечером она сказала: «Мария Пьедад, ты девушка красивая и скромная…»
Кико вышел из кухни в глубокой печали; он закрыл дверь, и сеньора маркиза закрыла рот. В комнате направо было темно, и он повернул налево, в гостиную.
Мама сидела под лампой и вязала, вытягивая нитку из серого клубка, а позади нее, лежа на светло-зеленом ковре, Кристина играла большой серебряной зажигалкой. Хуан, держа на коленях «Покорение Дальнего Запада», сидел против Мамы. Мама нервничала, и казалось, будто ее волнение искрой слетает с конца спиц всякий раз, как они ударялись одна о другую. Кико подошел ближе. Не глядя на него, Мама сказала:
— Убери оттуда руки.
Кико убрал руки с подлокотников кресла и застыл, держа их на весу, не решаясь шевельнуться, чтобы не вызвать новую вспышку гнева. Он тихо сказал:
— Мама, я не хочу, чтобы Доми уходила.
— Пойди и скажи ей.
Кико подождал немного, потом продолжал:
— Если Доми уйдет, она больше никогда-никогда не вернется?
— Придет другая, — сказала Мама.
— Я не хочу другую.
Он присел на краешек кресла, вытащил из кармана гвоздик и тюбик из-под пасты и, зажав гвоздь двумя пальцами, стал его крутить.
— Что там у тебя? — спросила Мама.
— Гвоздик, — он протянул его Маме, — возьми, чтобы Крис не укололась.
Но Мама считала петли и пробормотала: «Минутку», и, пока Мама шептала, как шепчут старухи, молясь, Кико вдруг почувствовал, что ему надо в уборную, и крепко сжал ноги, весь покраснев от натуги; когда Мама сказала: «Давай сюда», он ответил: «Что?», и Мама подняла глаза и сказала:
— Гвоздь, куда ты его дел?
И увидела, что он сидит весь красный. Она повысила голос:
— Куда ты дел гвоздь? Ты его проглотил?
Боясь ей противоречить, Кико кивнул. Мама вскочила и обеими руками подняла его лицо:
— Ну говори же, ты вправду проглотил гвоздь?
— Ага, — робко сказал Кико.
— Вставай, вставай сейчас же! — завизжала Мама, и Хуан положил книжку на низенький столик и с завистью посмотрел на брата, а Мама шарила по столу, по креслу, по полу и повторяла: «Боже, боже мой, что за ребенок, за ним не углядишь». Она поднимала ковер и говорила Хуану: «Ну помоги же мне», и они вдвоем принялись переворачивать все вверх дном.
— Нету, нигде нету, — сказала Мама, — неужели правда?
Она поставила Кико перед собой, наклонилась и сжала обеими руками его бока.
— Ты его правда проглотил? Правда-правда?
Кико кивнул. Мама проговорила про себя: «Боже мой, какой кошмар» — и продолжала поиски — заглянула под кресло, осмотрела низенький столик.
— Ведь только секунду назад он был у него в руке. Мальчик держал его в руке и протягивал мне.
Мама готова была расплакаться. Кико пошел на кухню и, открывая дверь, услышал рыдающий голос сеньоры маркизы: «Дочь моя, дочь моя!»
Витора высморкалась.
— Что я говорила?
Доми поднесла платочек к глазам. Кико встал посреди кухни и объявил:
— Я проглотил гвоздь.
Следом вбежала Мама, несчастная и растерянная, и все, что было на ней чужого: тушь, румяна, помада на губах, розовый лак, покрывавший ногти, — все это ярко проступало на восковой бледности кожи. Доми вскочила со стула, схватила Кико за руку и дернула:
— Господи, что за напасть! Это правда, сеньора?
Мама едва могла говорить.
— Оставьте его, — прошептала она. — Я сама виновата.
— Пресвятая дева! — сказала Витора.
Мама кидалась из стороны в сторону, надела одну туфлю и побежала к телефону. Ничего не сказав, положила трубку. Хуан ходил за ней по пятам. Витора, наклонившись к Кико, спрашивала:
— Тебе колет?
— Ага.
— Где тебе колет, сынок?
— Здесь. — Кико показал на рот.
Мама отбежала от телефона. Она осторожно положила руку ему на живот.
— Там или здесь? — спросила она еле слышно.
Кико указал на живот, поверх маминой руки:
— Здесь.
— Боже мой, боже мой, — сказала Мама. Она снова схватила трубку. Обернулась к Доми: — Принесите мне туфли без каблуков, — и потом, — да… да… гвоздь… только что, Кико… довольно большой… нет, не ржавый… недосмотрели… да… да, да, говорит, что колет… я в панике, Эмилио… нет, нет, он ничего не знает… сейчас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33