Подъем и падение, стр. 354-355.

.
Выступления пленума, начавшего свою работу 16 января 1954 года, транслировались по радио, и я слышал их, стоя в толпе встревоженных студентов Сараевского университета. Большинство из 105 членов ЦК прибыло на машинах, за исключением Джиласа, пришедшего пешком вместе со своим другом Дедиером.
Первым выступил Тито. Он был скорее огорчен, нежели разгневан, когда обратился к Джиласу по его партийной кличке – Джидо. Тито признал, что и сам отчасти виноват в том, что не занялся статьями раньше. Только ближе к концу октября ему удалось подробно ознакомиться с ними, и он лишь тогда осознал, сколько яда они источают. Статья в «Новой мысли» доказала, что Джилас хотел конфронтации. Далее Тито сказал, что зарубежные поездки Джиласа «повлияли на его восприятие нашей действительности, нашего революционного прошлого и всего революционного опыта». Сам он, провозгласил Тито, был первым, кто открыто заговорил о стагнации партии, «но не говорил о том, что это произойдет в течение полугода или одного-двух лет». Это не может произойти «прежде, чем будет нейтрализован последний классовый враг».
Тито обвинил Джиласа в «защите демократии любой ценой, что является буквальной копией позиции Бернштейна» Клиссолд С. Джилас…, стр. 247-248.

.
В Сараеве, где мы слушали это выступление, один из студентов повернулся ко мне и почти со слезами на глазах сказал: «Никак не могу поверить в это. Я был уверен, что за ним, по крайней мере, стоит Старик».
В чувствах же Джиласа было больше гнева:
«Речь Тито была образцом язвительной нетерпимой демагогии…
Когда выступал Тито, уважение и любовь, которые я испытывал к нему, обернулись отчуждением и отвращением. Это раскормленное, щегольски разряженное тело с бритой толстой шеей наполняло меня отвращением… Но я ни к кому не испытывал ненависти…» Джилас М. Подъем и падение, стр. 360.


После того, как Кардель обвинил старого товарища в незнании марксистской теории, Джилас поднялся со своего места, чтобы дать ответ – в манере, которая была примиренческой, но отнюдь не апологетической. Он признал, что был «ревизионистом» ленинской теории, но заявил о своей преданности Тито и Союзу коммунистов – так теперь именовалась партия:
«По вопросам внешней политики и фундаментальному вопросу братства и единства нашего народа я всегда стоял на стороне нашего партийного руководства».
Это было завуалированное признание того, что он не был ни информбюровцем, ни сербским националистом. По этому поводу Стивен Клиссолд сказал так: «Джилас хотел продемонстрировать свою примирительную позицию, но партизаны отнюдь не примиренчеством прокладывали себе путь к власти, и теперь они были полны решимости во что бы то ни стало отстоять плоды своей победы. Он хотел примирить непримиримое – быть свободным человеком, оставаясь при этом коммунистом Клиссолд С. Джилас…, стр. 249-251.

.
Когда начались прения, Моте Пьяде ухватился за предоставившуюся возможность отомстить за действительные или надуманные обиды, которые Джилас нанес ему в Черногории в 1941 году. Статью в «Новой мысли» он назвал «политической порнографией». Чего другого можно было ожидать от такого человека, как он?

Теперь у Джиласа вилла, два автомобиля и все такое прочее. У него есть намного больше, чем у тех, кого он называет внушающей отвращение кастой избранных. Он сохранил за собой все свои посты и привилегии. Пока его близкие друзья истекают потом под тяжким бременем административной работы во имя государства и общества, он сидит в комфорте и пишет, пишет, а затем, развлекаясь, изображает из себя доброго демократа и выпивает в кафе…
Одни только его статьи в «Борбе» принесли ему 220 тысяч динаров… В 40-летнем возрасте мужчина должен возмужать и войти в пору зрелости, но товарищ Джилас, очевидно, не прогрессировал в этом направлении, он, скорее всего, вернулся в предшествующую стадию отрочества – к тем далеким довоенным дням, когда он написал стихотворение «Насвистывая, я брожу по улицам…» Клиссолд С. Джилас…, стр. 231.




В защиту Джиласа выступили лишь его первая жена Митра и Владимир Дедиер. Фактически Дедиер привел два веских аргумента. В конце декабря, когда в «Борбе» уже прошли почти все статьи, Джиласа единодушно избрали председателем Скупщины. Выдвинутое против Джиласа обвинение в ревизионизме было точно таким же, как и то, которое Информбюро выдвинуло против всей Югославии.
После первого заседания Джилас почувствовал себя морально раздавленным и поэтому ночью пришел к решению, что ему необходимо покаяться. На следующий день он заявил о том, что заблуждался и что его взгляды были ошибочными. Ведь Центральный Комитет отнюдь не отказывался от борьбы с бюрократизмом. Приняв участие в антиинформбюровской пропагандистской кампании, он, Джилас, ошибочно посчитал, что критика Советской России приемлема и в отношении Югославии. Он позволил себе увлечься абстрактной теорией, построенной на «идеализации мелкобуржуазной демократии Запада».
После этого Джиласа вывели из состава ЦК, но разрешили остаться в рядах партии после сделанного ему «последнего предупреждения».
На пресс-конференции для иностранных журналистов Тито сообщил, что дело закрыто и что теперь Джилас – политический труп.
«Когда я услышал и прочитал об этом, – писал Джилас, – на меня нахлынуло нечто мощное и инстинктивное, нечто возникшее откуда-то из глубинных недр моей древней черногорской родовой памяти. – Нет, не быть этому! – сказал я себе. – Я никогда не сдамся. Никогда, до конца дней моих!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161