Я же никогда уже не смогу быть тебе хорошим отцом.Я решительно взял чашу, о которой вольноотпущенники в Антиохии говорили, будто она была освящена самой богиней любви. Ведь она все равно не смогла охранить отца от Туллии, а роскошный дом, те наслаждения, что дарит жизнь, и, наконец, сенаторское достоинство вовсе не следует считать высшим успехом на земле.Итак, я с трепетом принял старинную чашу и, поблагодарив отца, собрался уходить.— Сделай мне еще одно одолжение, — внезапно робко попросил он. — На склоне Авентина живет один мастер по полотну…— … которого зовут Акила, — со смехом подхватил я. — Я должен передать ему кое-что от Паулины и за одно могу сказать, что ты покидаешь общину христиан.Мои обида и горечь исчезли без следа, как только я взял этот деревянный кубок, которым так дорожили родители. Я обнял отца и прижал к груди, чтобы скрыть свои слезы. Он тоже крепко обхватил меня обеими руками и расплакался. Мы простились, не посмев более взглянуть друг другу в глаза.Туллия ждала меня, величественно восседая в кресле с высокой спинкой, — в таком хозяйка обычно принимает гостей. Она насмешливо посмотрела на меня и сказала:— В Британии опасно, драгоценный мой Минуций, так что побереги себя. Я уверена: ты еще сослужишь хорошую службу своему отцу, ибо, в отличие от него, приносишь пользу государству и обществу. И запомни: удача улыбается тому юноше, который вовремя наполняет вином чашу своих начальников и не боится проиграть им в кости, а не тому, кто сломя голову лезет во все стычки. Не будь скупердяем и не бойся наделать долгов: твой отец всегда выручит тебя, а ты наверняка прослывешь добрым малым.На обратном пути я зашел в храм Кастора и Поллукса, чтобы уведомить куратора по занятиям в манеже о моем отъезде в Британию.Дома я нашел тетушку Лелию и Клавдию, которые пребывали в полном согласии. Они дружно укладывали теплые шерстяные вещи, которые должны были защищать меня от сырых ветров Британии, и собрали уже столько, что мне не обойтись было бы без повозки. Я же решил не брать с собой даже доспехи и меч, ибо полагал, что правильнее будет вооружиться прямо на месте, с учетом особенностей незнакомой страны и модных веяний. К тому же Барб с детства рассказывал мне, как в армии издеваются над римскими юнцами, которые притаскивают с собой кучу бесполезного барахла.Душным осенним вечером, когда над городом загорелись беспокойные всполохи заката, я разыскал мастера по палаточному полотну Акилу. Судя по большой ткацкой мастерской, тот был человеком весьма состоятельным. Какой-то мужчина недоверчиво поприветствовал меня у порога дома и огляделся по сторонам, будто опасаясь шпионов. Ему было за сорок, и он совсем не походил на еврея. Я не заметил у него ни бороды, ни кистей на плаще и решил, что вижу перед собой вольноотпущенника Акилы. Но Клавдия, пришедшая со мной, поздоровалась с ним как со старым знакомым. Когда же Акила услышал мое имя и я передал ему привет от отца, его настороженность тут же исчезла. И тем не менее во взгляде его читалось неясное беспокойство, многажды виденное мною в глазах отца. Меж бровей у него залегли глубокие морщины — как у авгура Авгур — гадатель по полету птиц.

или же гаруспика Гаруспик — гадатель по внутренностям животных.

.Акила любезно пригласил нас войти в дом, а его жена Прискилла тотчас подала нам фрукты и разбавленное водой вино. Прискилла, судя по ее носу, была еврейкой; хлопотливая и словоохотливая, она в молодости несомненно отличалась красотой. Акила и Прискилла испугались, услышав, что Паулине за ее увлечение христианством предъявлено обвинение, а мой отец, дабы не навредить им, решил не участвовать более в их тайных сборищах.— У нас есть враги и хулители, — говорили они. — Иудеи преследуют нас, гонят из синагог и избивают на улицах. Даже могущественный маг Симон из Самарии злобно ненавидит нас. И все же Дух хранит нас, вкладывая Слово в уста наши, и не страшна нам никакая власть мирская.— Но ты же не еврей, — сказал я Акиле. Он засмеялся.— Я еврей и даже обрезанный. Я родился в Трапезунде в Понте Понт — римская провинция.

, на юго-восточном побережье Черного моря, но моя мать гречанка, а отец принял галилейское крещение, празднуя когда-то в Иерусалиме Троицу. Однажды в Понте случились беспорядки из-за того, что некоторые захотели принести императору жертвы перед синагогами. Тогда я уехал в Рим и живу здесь в квартале бедноты Авентина, как и многие другие, кто уже не верит, что следование Закону Моисееву освободит их от собственных грехов.Прискилла вмешалась и пояснила нам: — Иудеи на той стороне реки больше всех ненавидят нас, ибо язычники, к которым они прислушиваются, охотнее выбирают наш путь, считая его более легким. Я не знаю, действительно ли наш путь легче, но с нами Божья милость и тайное знание.Акила и Прискилла оказались на редкость приятными людьми. В них не чувствовалось свойственного почти всем евреям высокомерия. Клавдия призналась, что она и тетушка Паулина слушали их проповеди и считали обоих супругов искренними и честными. Каждый, кто хотел, мог прийти к ним и поговорить, причем многие после этого очень менялись и сами начинали проповедовать. Непосвященные не допускались лишь на христианскую трапезу, объяснили мне, но эта трапеза не имеет ничего общего с сирийскими и египетскими таинствами, давно уже известными в Риме.Они рассказывали, что перед их Богом все равны — рабы и свободные, богатые и бедные, умные и глупые — и что всех людей они считают своими братьями и сестрами. Я верил не всему, что они говорили: уж слишком они испугались, услышав, что отец и Паулина Плавция покинули их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135