Она училась на ветеринара. Сначала мы ели желтый именинный торт с шоколадной глазурью, потом открывали подарки, потом, переходя от дома к дому, мы снова объедались сладким, нам везде давали конфеты. Помню, на меня произвело впечатление великолепие праздника: привидения и гоблины, ковбои и супергерои. Я смотрел на все эти ужасы и радостно улыбался, Ирэна водила меня по округе и напоминала, что нужно говорить «спасибо», когда кто-нибудь бросал конфетку в мою пластиковую сумку в форме тыквы с глазами. В конце квартала жила семья Маккормик, они дали нам яблоки вместо конфет, а Ирэна посмотрела на меня и сказала нечто, отчего я захохотал. Возможно, для двухлетнего ребенка это было очень забавно, но сейчас я не могу вспомнить, что именно это было.
Я могу просмотреть этот эпизод в любой момент. Я могу снова загрузить Ирэну и спросить ее саму, что она тогда сказала, могу с тем же результатом просмотреть коды и выбрать нужный. Аналогично я могу загрузить своих родителей и спросить у них, что они помнят о моем детстве, и они все мне расскажут. Но я не стану делать ничего. Просто потому, что не хочу ничего знать.
Со временем я научился принимать свою амнезию. Не скажу, что я благодарен Меркуцио за то, что потерял память, но все же, когда я вспоминаю свое раннее детство, это мучительно. Невыносимо сознавать, как много я потерял. Я многое могу сказать в пользу забвения. Я бы предпочел забыть и хорошее, и плохое и начать все с нуля.
И все же, несмотря на остроту ощущений, несмотря на нежелание вспоминать, я решил посмотреть эту шутку Ирэны. Для меня вдруг стало страшно важно увидеть себя самого смеющегося от переполнявшего меня счастья. Если бы я увидел тот момент, он стал бы для меня как снимок, который всегда носишь с собой в нагрудном кармане около сердца. Мне хотелось увидеть себя маленьким, невинным и свободным, не понимающим, насколько глупой была простая шутка.
Так я и сделал. Я подключился в режиме невидимки, чтобы наблюдать за событиями, не будучи никем замеченным. Но ничего не произошло.
Мальчик, моя новая версия, сидел за тем же столом, в том же кресле с высокой спинкой, на нем уже был надет смешной костюм в полоску, а из шляпы торчали уши, и он смотрел через плечо, что же там делает на кухне Ирэна.
– Винни, – зовет он, на ней был костюм Винни Пуха.
Она идет к нему с большим тортом и поет: «С днем рождения тебя, милый Габриэль».
Должно пройти еще немало лет, прежде чем я сменю это имя на имя «Хэллоуин». Она страшно фальшивит. Я вижу, как она ставит торт перед ребенком, а тот смотрит на него с вожделением, глаз оторвать не может. Он пытается дотянуться до свечей, и Ирэна отодвигает торт, чтобы ребенок не обжегся. Он тянется вслед, извиваясь всем телом, несмотря на ее предупреждения, что огонь горячий и поэтому опасен. Тогда она решает, что лучше загасить свечи, что она и делает, тогда крошечный «я» набирает в легкие побольше воздуха и издает совершенно невообразимый вопль, полный боли и угрозы, словно она не загасила свечи, а только что отрезала ему большой палец.
Разве такое происходило со мной? Неужели я все забыл?
Я смотрел и ждал, что будет делать Ирэна, как она успокоит меня, как мы займемся подарками, а потом пойдем по домам собирать угощение, когда наконец я услышу ту веселую шутку. Но ребенок не успокаивается. Даже когда она зажигает новые свечи, он не желает на них смотреть. Он плачет и плачет, пока невозмутимой Ирэне это окончательно не надоедает и она не отправляет мальчика в постель.
Так что ему не понадобился мешок для подарков. Никакие яблоки туда не падают. Но я ведь точно помню, что мы с Ирэной выходили на улицу, это было одно из немногих воспоминаний, удержавшихся в памяти. Как могло получиться, что со мной это было так, а с ним – иначе?
И в этот момент я наконец понял, с изумлением и ужасом, что эта версия меня – вовсе не я. У него моя ДНК, система предоставляет ему те же ситуации, в которых рос я, у него есть шанс делать тот же выбор, который делал я, но его выбор с моим не совпадает.
Мы два разных человека, и у нас разные жизни. Вдруг оказалось, что на мне лежит ответственность за жизнь другого человека.
Я пришел в отчаяние. Что теперь делать? Оставить его в ГВР или рассказать, что случилось с миром? Я должен был принять решение до того, как ему исполнится шесть лет. Именно тогда я пошел в интернат. С ним это не получится, потому что все дети в моем классе были настоящими, из плоти и крови. Они уже выросли, и у него не будет сверстников. Кроме того, я уничтожил его учителя, Маэстро, то есть мне пришлось бы либо программировать искусственных сверстников и нового учителя, либо забрать его из ГВР. Я решил, что забрать будет правильнее.
В его пятый день рождения я подключился к сети и рассказал ему всю горькую правду. Я предоставил ему выбор, и он решил увидеть настоящий мир. Так мы и поступили.
Настоящий мир не очень понравился ему, тогда я вернул его обратно и снабдил приспособлением связываться со мной, когда ему захочется поговорить. Через несколько месяцев он воспользовался этой возможностью. Он сказал, что очень старался, но не может больше оставаться в фальшивом мире, зная, что существует настоящий. И тогда я снова отключил его от ГВР. С тех пор мы неразлучны.
Странный путь к отцовству, ну что я могу сказать на это?
Я так и не узнал, что сказала мне тогда Ирэна, но истинная ирония заключается в том, что я создавал сына, руководствуясь эгоистическими, ошибочными соображениями, но любовь к нему изменила мою жизнь. Он сделал меня лучше, он придал смысл моему существованию. У него тоже есть свои проблемы, но он изобретательный, трудолюбивый, оптимистичный и добрый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91