– Я заключаю вас в тюрьму моего дискурса. Вы будете выполнять все, что я ни пожелаю. А я желаю ставку для Лотарингии Эльзас!
Нельсон, засопев, вырвал у него трость. Но нет. Что-то зазвенело, зашуршало, и Нельсон обнаружил, что держит всего лишь деревянные ножны. Кралевич отступил на шаг, сжимая серебряную рукоять и потрясая длинным острым клинком, острие которого выписывало круги.
Палец ожгла резкая боль. Захотелось броситься на противника, будь он сто раз вооружен.
– Я рассматриваю вас sous rature, профессор Гумбольдт, – сказал Кралевич. – Если моя возлюбленная Лотарингия Эльзас, моя милая завоеванная территория, не получит бессрочную ставку к концу семестра, если этому помешаете вы… – он злобно оскалился, – или ваша отвратительная Ви-Ви-Вита… – он сделал выпад, и Нельсон лишь усилием воли не вжал голову в плечи, – я сотру вас в порошок, и вы исчезнете, как лицо, нарисованное на прибрежном леске.
Кралевич острием клинка начертал в воздухе замысловатую фигуру и рассек ее стремительным взмахом. Затем поднял шпагу к носу, словно салютуя, и сделал выпад. Нельсон парировал ножнами. Противники застыли в клинче. Нельсон дико таращился с высоты своего роста; Кралевич сузил глаза и оскалился.
Оба отскочили назад. Кралевич сделал новый выпад, Нельсон отбил, и они запрыгали по проходу, разя и парируя, в свете люминесцентных ламп. Под стук металла о дерево Кралевич бросил:
– Нельсон! Что значит «Нельсон»?
– Узнаете! – проревел Нельсон, обливаясь потом.
Кралевич, что-то гортанно выкрикивая, продолжал наносить удары. Нельсон краем уха слышал, не разбирая слов, напевную декламацию Лотарингии Эльзас, то у себя за спиной, то в проходе справа, то в проходе слева Лотарингия Эльзас сказала: «Нельсон. Не ль сон. Не сон ли? Не сын ли? Не мой сын. (Спи, сынок. Ходит сон вдоль окон, ходит дрема возле дома.) Ночь. Тьма. Слепота, незрячесть, отсутствие прозрения. По латыни „son“ – виновный, Нельсон – виновный сын, а м.б., сын без вины {sans culpibitй}, безвинный отцеубийца? Au franзais „son“ – „вменяемый“, Nil/son – невменяемый, маньяк-убийца, пособник, разящий в спину, парвеню, жид. Овечий пастух, безродный космополит, он виляет хвостом, как спаниель, он кусает с улыбкой. И вот приговор, не подлежащий обжалованию, окончательный: триумф жизни {triomphe de la vie}, а именно моей жизни {ma vie} и, в частности, моей профессиональной жизни {ma vie professionnelle} над лакеем жида Вейссмана, которого мы стремимся арестовать {arrкter}: 300 L'arrкt de Mort!» – Примеч. автора.

.
– Но кто говорит о Нельсоне? – хрипел Кралевич. – Должен ли я подвергнуть Нельсона своему дискурсу, то есть (i.e. [id est {то есть}]) ввести мой текст {texte} в его живую плоть, глаз, зенки, текстуализировать его корпус (corpus, лат., тело, труп? Хотелось бы верить!), чтобы…
Кралевич сделал выпад. Нельсон отбил.
– …или порассуждать {discours [discursus (discurrere)]} на тему {sujet} Нельсонова корпуса, или подвергнуть корпус Нельсона моему дискурсу?
Треск вспарываемой парки. Нельсон попятился, яростно размахивая палкой.
– Где верхняя грань {поле, bord} Нельсона? Где его нижняя грань? Не следует ли мне гранью {tranchant} клинка/дискурса совместить его верхний край с нижним, подвергнуть его процессу воображения, смять его самого в слой свободных складок, доступных проникновению {pйnйtration} моего острого… взгляда?
Кралевич наступал, но Нельсон оттеснил его серией ударов. Сердце бешено колотилось. Он мог бы одним прикосновением положить этому конец, однако боялся клинка. Он отчетливо представил, как лезвие обрушивается на палец, брызжет кровь, крошится кость, сталь входит все глубже…
– ИЛИ, – кричал Кралевич, мерно отбивая удары, – надлежит ли мне исключить вас из политико-институциональных рамок повествования {narrative}, выпустить ваш текст из границ (полей), то, что я называю вашим текстом, ваш корпус, сделать ли так, чтобы ваш текст выплеснулся за поля, выбросив ваши корпускулы, сделать вам кровопускание, прорвать плотины вашей плотской текстуальности {texualitй}, после чего вы уже не корпус/ тело/мозг, но дифференциальная сеть {network}, паутина diffйrance и diffйrence, ткань следов, указующих присно и во веки веков аминь на все, кроме вас, изливающаяся через край, кровоточащая… гноящаяся… истлевающая…
Кралевич изловчился и ударил снизу; Нельсон, страшась за палец, отступил за груду книг и споткнулся.
– АГА! – завопил Кралевич. – Нельсон испытывает полисемию (многозначность), смещение текста под ногами – Фуко и Деррида, – и в этот миг сам становится многозначным, выходит из себя, текст его корпуса, корпус его текста смещается, теряет определенность, растворяется, течет, брызжет…
В падении Нельсон успел ухватить Кралевича за полы сюртука и потянул за собой. Они рухнули
на груду книг. Нельсон ножнами давил Кралевичу на шею, пережимая воздух; Кралевич левой рукой вцепился ему в горло, а правой целил в глаз, держа клинок, как стилет. Палец у Нельсона горел, но он никак не мог перехватить руки, поэтому свободной левой схватил из груды книгу – «Слепота и прозрение», стояло на переплете – и заслонил лицо. Клинок пробил книгу насквозь и остановился в дюйме от его глаза.
– Быстрый зрак! – вскричал Кралевич. – Пронзает книгу! Вечных прав!
Однако Нельсон уперся палкой в Кралевича и, поднатужась, ногами перекинул его через голову. Палка и клинок-в-книге полетели в разные стороны. Нельсон рванулся к клинку, но Лотарингия успела раньше. Кралевич тем временем быстро полз по проходу, виляя жирным задом под фалдами сюртука.
Нельсон вскочил, обливаясь потом. Сердце бешено стучало. Он стоял, силясь отдышаться, покуда Лотарингия поднимала Кралевича, что-то шепча ему на ухо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138