А теперь — плачет, как дитя, без всякой причины.Священник со всхлипом втянул в себя воздух.— Я не могу это надеть.— Почему? Вшей там нет, а кровь я почти всю отскреб.— У этих вещей есть память, Нездешний... память о насилиях, убийствах, неописуемых гнусностях. Я запятнал себя, даже коснувшись их... носить их я не могу.— Так ты мистик?— Да. Я мистик.Дардалион сел на одеяло, дрожа под лучами утреннего солнца. Нездешний поскреб подбородок, вернулся к лошади и извлек из сумки рубашку, штаны и пару башмаков. — Это все чистое, священник, — но за их память я не ручаюсь. — Он швырнул вещи Дардалиону.Священник несмело коснулся рубашки и не почувствовал зла — только страдание, душевную муку. Закрыв глаза, он успокоился и с улыбкой взглянул на воина.— Спасибо, Нездешний. Это я могу носить.Их взгляды встретились, и воин скривил рот в ухмылке.— Выходит, теперь ты знаешь все мои секреты?— Нет. Только твою боль.— Боль — понятие относительное, — сказал Нездешний.
Все утро они ехали по холмам и долинам, изодранным когтями войны. На востоке до самого неба вставали столбы дыма. Там пылали города, и души уходили в Пустоту. В полях и лесах валялись трупы, с которых уже обобрали латы и оружие, а вверху собирались, высматривая добычу, чернокрылые стаи ворон. Жатва смерти зрела повсюду.В каждой долине путников встречали сожженные деревни, и глаза Дардалиона приобрели затравленное выражение. Нездешний, равнодушный к картинам бедствий, ехал настороженно, то и дело оглядываясь назад и обводя взглядом далекие южные холмы.— За тобой гонятся? — спросил Дардалион.— Как всегда, — угрюмо ответил воин.В последний раз Дардалион ехал верхом пять лет назад, когда совершил пятимильную поездку от горной усадьбы своего отца до храма в Сардии. Теперь его донимала боль от ран, ноги терлись о бока кобылы, и ему приходилось очень худо. Он заставлял себя смотреть на воина впереди, отмечая, как легко тот сидит в седле, держа поводья левой рукой — правая никогда не отрывалась от широкого черного пояса, увешанного смертоносным оружием. В месте, где дорога расширилась настолько, что можно было ехать рядом, священник пригляделся к лицу Нездешнего. Оно было сильным и даже по-своему красивым, но рот был угрюмо сжат, а глаза смотрели тяжело и пронзительно. Под плащом воин носил кожаный колет, продранный, поцарапанный и тщательно зашитый во многих местах, а на нем — наплечную кольчугу.— Ты много воевал? — спросил Дардалион.— Больше, чем следует, — сказал Нездешний, снова останавливаясь и оглядывая дорогу.— Ты говорил, что священники гибнут потому, что не находят в себе мужества снять свои одежды. Что ты имел в виду?— Разве непонятно?— Казалось бы, наивысшее мужество в том и состоит, чтобы умереть за свою веру.— Чтобы умереть, никакого мужества не требуется, — засмеялся Нездешний. — А вот чтобы жить, нужна большая смелость.— Странный ты человек. Разве ты не боишься смерти?— Я боюсь всего на свете, священник, — всего, что ходит, ползает или летает. Но прибереги эти разговоры для вечернего костра. Мне надо подумать.Тронув коня каблуками, Нездешний въехал в небольшой лесок. Там, в укромной лощине у тихого ручья, он спешился и ослабил подпругу. Лошади хотелось пить, но Нездешний стал медленно вываживать ее, чтобы она остыла перед водопоем. Потом он расседлал ее и покормил овсом из торбы, притороченной к седлу. Привязав лошадей, он развел небольшой костер в кольце из камней и разостлал рядом одеяло. Закусив холодным мясом, от которого Дардалион отказался, и сушеными яблоками, Нездешний занялся своим оружием. Наточив все три ножа на бруске, он разобрал и почистил арбалет.— Занятная штука, — заметил Дардалион, — Да, мне его сделали в Венгрии. Очень полезное оружие: бьет двумя стрелами насмерть с двадцати шагов. — Значит, тебе приходится близко подходить к жертве.Нездешний впился своими мрачными глазами в Дардалиона.— Не вздумай судить меня, священник.— Я просто так сказал. Как случилось, что у тебя увели лошадь?— Я был с женщиной.— Понятно.— Боги, это же смешно, когда молодой парень напускает на себя такой вот чопорный вид. Ты что, никогда не спал с женщиной?— Нет. Я и мяса не ел последние пять лет, и вина не пробовал.— Скучная жизнь, зато счастливая.— Нет, не скучная. Жизнь состоит не только из утоления телесных аппетитов. — Я того же мнения. Но их порой тоже утолить не мешает.Дардалион промолчал. Что толку объяснять воину, как гармонична может быть жизнь, посвященная воспитанию духа? Как радостно парить невесомым и свободным под солнечными ветрами, и путешествовать к далеким мирам, и видеть рождение новых звезд. Как легко бродить по туманным коридорам времени.— О чем задумался? — спросил Нездешний.— О том, зачем ты сжег мою одежду, — сказал Дардалион и вдруг понял, что этот вопрос не давал ему покоя весь день.— Да так, взбрело в голову. Я долго был один — захотелось побыть в чьем-нибудь обществе.Дардалион, кивнув, подложил в огонь пару веток.— Больше ты ни о чем меня не спросишь?— А тебе хотелось бы?— Пожалуй. Сам не знаю почему.— Сказать тебе?— Не надо. Я люблю загадки. Какие у тебя планы на будущее?— Разыщу братьев из моего ордена и вернусь к своим обязанностям.— То есть умрешь.— Возможно.— Не вижу в этом никакого смысла — впрочем, жизнь вообще одна сплошная бессмыслица.— Но хоть когда-нибудь она имела для тебя смысл?— Да. Давным-давно, пока я не сделался коршуном.— Я не понимаю.— Вот и хорошо. — Воин лег, подложив под голову седло, и закрыл глаза.— Объясни, — попросил Дардалион.Нездешний повернулся на спину и открыл глаза, глядя на звезды.— Когда-то я любил жизнь и радовался солнцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13