– Заработался?!
– Да ты ж отличница, тебе все одинаково: что физика, что русский…
– Вовсе не одинаково, – сказала Ксана. – И никакая я не отличница. Зубрю, а другие думают…
При входе в Шахты они опять замолчали и, будто случайно, отодвинулись еще на шаг, хотя и без того шли все время на некотором расстоянии друг от друга.
Димка остановился, не доходя до магазина.
Хотел на обратном пути взять у Ксаны сетку с кульками, но та, перехватив ее из руки в руку, не отдала.
На дороге, в том месте, где начиналась тропинка, Ксана задержалась. Поглядела вниз: на пруды, на парк, на домики.
– Отсюда наше крыльцо видно…
– Бинокль бы взять! Есть у нас, – похвалился Димка. – Отцу друг подарил на фронте. Вот выпрошу и буду наблюдать, что там у вас: кто дома, кто нет.
Ксана засмеялась, тряхнув косой. Поглядела исподлобья:
– Тогда нельзя будет из дому выйти…
– Почему? – удивился Димка.
– А потому… Как будто все время кто подсматривает.
– И пусть подсматривает!
– Вовсе не пусть! – Ксана хотела рассердиться, но это у нее не получилось. – Думаешь, что ты одна, а кто-то глядит. Я вон там, под акациями, одеяло расстелю всегда и читаю. Теперь за домом придется! – Не выдержав характера, она засмеялась. Как будто мысль о том, что надо прятаться от поселка Шахты, доставила ей удовольствие.
– А там тоже акации, за домом? – спросил Димка.
– Что ты! Там даже травка чуть-чуть!
– Тогда, знаешь.. – сказал Димка, – я лучше не буду подсматривать. Читай под акациями, а?
– Но чтобы честно? – наклонив голову к плечу, сказала Ксана и чуточку покраснела при этом. Но не смутилась.
– Честно! – поклялся Димка.
Со стороны Холмогор показалась упряжка. От нечего делать кто-то уныло и однообразно понукал: «Н-ну, давай!.. Н-ну!..»
Ксана неприметно вздохнула:
– Задержалась я… – Чиркнула башмаком по пыльной колее и сразу сделалась чужой, строгой. – Ты дальше не провожай меня, ладно?
Димка машинально передвинул за спину полевую сумку, в которой носил учебники. Помедлил.
– А в воскресенье ты пойдешь к камню?
– В воскресенье… – повторила Ксана, вслушиваясь в тарахтение приближающейся телеги. – Наверно… Листья надо собрать. – И провела башмаком еще одну дорожку в пыли. – До свиданья.
Руки она на этот раз не подала.
* * *
Отношения между Ксаной и Риткой внешне были самые хорошие, но особой привязанности между ними не существовало.
Ритка считалась в школе первой красавицей, привыкла быть в центре внимания… и немножко ревновала подругу. А к чему, она толком сама не знала. Соседка тетка Полина в разговоре с Риткиной матерью однажды сказала про Ксану: «Что мать, что эта – напускают на себя, вроде не одним, что другие, миром мазаны». И тетка Полина, поджав губы, шевельнула плечами, бедрами, головой, показывая, что такое напускают на себя мать и дочь. Ее «напускают» очень совпадало с личными представлениями Ритки о людях. Один из них делает вид, что он такой, другой – сякой, третьему нравится выглядеть еще каким-то: все зависит от внешних признаков, от грима, от маскировки. А она, Ритка, была открытой – вся на виду, не умела прикидываться особенной: загадочной или таинственной, недоступной… И это злило Ритку: все считали ее кривлякой, а кривлякой-то по-настоящему была не она!..
Просто веселой Ритке пока во всем в жизни везло, и, если ее обходили какой-то крохой внимания, радости, успеха, она эту кроху считала украденной у себя.
Ксана не столько понимала, сколько чувствовала эту черту ее характера, и, когда бывало нужно с кем-нибудь поговорить, поделиться чем-то, когда становилось грустно в одиночестве, она шла не к Ритке, а к Валерке, хотя у Ритки было веселее, тогда как Валерка мог сидеть и молчать часами…
В четверг после обеда небо заволокло серыми тучами, и сначала они были высоко, потом припустились к вершине Долгой, к лесу, будто накрыли сверху небольшое, покинутое в чаше гор село Ермолаевку, и заморосили медленной, тягучей моросью, которой не видно конца. Это было первое осеннее ненастье.
Ксана сидела у окна, глядела, как постепенно собираются на стекле дрожащие капли и, отяжелев, скатываются, прочертив ломкую дорожку…
Мать была на работе, и от тишины в комнатах, от мороси за окном было одиноко. Ксана попробовала разогнать тишину с помощью старого, ободранного на углах патефона. Но, прокрутив несколько пластинок, отказалась от этой затеи. И патефон и пластинки были до невозможного древними. Мембрана трещала, как трещит соль на горячей плите…
Подняв патефон на его всегдашнее место, на комод, и прикрыв его белой салфеткой с вышивкой ришелье, хотела заняться уроками, но все необходимое к завтрашнему дню она сделала еще накануне и, посидев минут десять перед окном, решила сходить к Валерке.
Валерку она застала во дворе, под навесом, где тетя Роза сложила на зиму сено. Валерка выбрал из основания стога несколько охапок, и получился уютный шалаш, который укрепляли две перевязанные сверху жердочки. Ксана сразу нырнула в это углубление. Валерка подвинулся на скамейке. Громко спросил:
– Хорошо?! – словно перед ним хлестал дождь, а не скользила легкая, почти невесомая морось.
Утерев ладошкой мокрое лицо, Ксана засмеялась, кивнула:
– Хорошо!
– Теперь всё, теперь до снега, наверно, – предположил Валерка.
– Вовсе не всё, – почему-то возразила Ксана. Она представила, как печально сейчас и неуютно мокрому, в красных прожилках камню на поляне, среди поникших бесцветных ковылей. Сказала: – Еще тепло будет…
Валерка возражать не стал.
Опять ему шофер дядя Василий привез кучу книг из района. И Ксана думала, что Валерка тащит книги, когда, сбегав через двор в сенцы, он возвратился, что-то пряча за пазухой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61